Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поспрошали послы про Киевского митрополита Григория, от которого остерегал их владыка Иона. Оказалось, что еще не знали в Новгороде последних громких новостей. Всенародно отступился Григорий от унии и воротился в православие. Что ж, приходится иной раз и пастырю идти за стадом. Как ни навязывали ксендзы русским людям чужую веру, да так и не смогли навязать. Константинопольский патриарх уже дал Григорию амнистию и объявил митрополитом всея Руси. Да только на Москве его все одно не признают. Там нынче свой митрополит.
— Вот и думайте, господа новгородцы, с кем вам по одной дорожке: с Москвой или с Литвой. Добре думайте! — заключил игумен.
Поселили гостей в покоях братского корпуса, окнами на утопавшие в осеннем золоте днепровские кручи. В сопровождении приставленного к ним иеромонаха послы осмотрели Лавру, поклонились ее святыням, обозрели знаменитые пещеры, где сберегались нетленные мощи святых угодников. Показали им и крохотную пещерку-затвор, в которой много лет назад замуровал себя будущий Новгородский епископ Никита. Да только подвиг сей оказался ему тогда не по силам. Стал Никите являться диавол в виде ангела, уговорил его перестать молиться Иисусу и уклониться в жидовство. И взволновались старцы монастыря, и пришли на помощь заблудшему, и наставили его на правильный путь, с которого он уже не сходил.
Показали новгородцам и жутковатый обряд отчитки. Бесноватая баба издавала пронзительные вопли, рычала по-звериному, изрыгала страшные богохульства, плевалась, бранила непотребными словами монаха-экзорциста, читавшего над ней молитвы и заклинания. Бесу баба, видать, чем-то особенно приглянулась, и он никак не хотел покидать ее грешную плоть, но и монах не сдавался, и в конце концов его стоическое терпение победило. Баба стала успокаиваться, всхлипывать и, наконец, пала монаху на грудь и разразилась очистительными слезами.
В ожидании княжеского приема новгородцы целыми днями бродили по Киеву. Некогда великий град сильно упал после перенесенных нашествий. Кто только его не грабил: половцы, татары, крымчаки, владимирские князья, теперь вот Литва с Польшей обдирают как липку. И прежней торговли уже нет, новгородский Торг куда как богаче будет. Разве только величественный Софийский собор напоминал о славных временах князя Ярослава. Ревниво сравнивали киевскую Софию с новгородской. Слов нет, блещет киевлянка яркой южной красой, и все же истинный знаток по достоинству оценит негромкое очарование и соразмерность ее новгородской сестры.
По пыльным кривым улочкам спускались на Подол. Беленые хаты утопали в вишневых садах. Ленивым спокойствием веяло от чумацких обозов, медленно вползавших в город. В зазывно распахнутых воротах корчмы стояла разбитная корчмарка. Ее круглые щеки горели огненным румянцем, и таким же огненным был борщ с чесночными пампушками, а горилка с перцем зажигала пожар в груди. Охочий до баб Кирилл Макарьев вскоре куда-то исчез вместе с корчмаркой, а когда вернулся, сладко жмурился, как сытый кот.
3
Только на пятый день новгородцев уведомили, что князья Олельковичи ждут их назавтра в своем дворце. Ввиду незнатности послов прием получился без особых церемоний. Братья сидели на возвышении, обтянутом красным сукном. Семен Олелькович держал в руках булаву как символ своего наместничества. Был он уже немолод, на бледном лице застыла болезненная гримаса. Зато дородный Михайло цвел здоровьем, являя истинно княжескую осанку.
Приняв посольские грамоты и дары, Семен Олелькович извинился за вынужденное ожидание, сославшись на то, что дожидался брата, который княжит в Слуцке и только вчера приехал в Киев ради этой встречи. В ответ послы торжественно объявили, что Господин Государь Великий Новгород бьет челом князю Михаилу Олельковичу и готов с ним заключить «ряд» по старине. Михайло уже собирался что-то сказать в ответ, но под остерегающим взором старшего брата промолчал. Выдержав долгую паузу, Семен поблагодарил послов за высокую честь и обещал дать ответ через несколько дней. На этом прием закончился и озадаченные его краткостью послы удалились.
Братья остались вдвоем.
— Нам этих новгородцев Бог послал! — воскликнул Михаил. — Поляки давно на Киев зарятся, короля на нас науськивают. А с Новгородом мы — сила!
— Не спеши, коза, все волки твои будут, — охолонул брата Семен. — Ты не забывай про московского государя. Муж он настырный и загребущий, не успокоится, пока Новгород не приберет к рукам. Войско у него отменное, воеводы самолучшие. Или ты хочешь за Новгород костьми лечь? То-то!
— Выходит, будем отказываться? — разочарованно спросил Михаил.
— А ты не суйся, пятница, впереди четверга, — снова осадил брата Семен. — Я вот что думаю, Миша. Знаешь ведь: жить мне осталось недолго. Есть слух, что после моей смерти хочет король посадить наместником в Киеве своего присного Мартина Гаштольда.
— А меня, значит, побоку? — зло уточнил Михайло. — Ну это мы еще поглядим! У короля тоже не две головы, а одну и срубить можно.
— И думать не смей! — прикрикнул Семен. — Сам сгинешь и весь наш род за собой потянешь. Ты лучше раскинь умом. Новгород-то побогаче Киева будет. Хватит тебе в бедных родственниках ходить. А с Иваном Московским можно мирно договориться, небось ему война тоже ни к чему. Поэтому будем соглашаться, — заключил князь Семен, похлопав по плечу повеселевшего брата. — Только сначала съездим к королю в Вильну, испросим для тебя дозволения. Как-никак, а ты его двоюродный племянник и пока еще верный вассал.
4
Жало смерти князь Семен Олелькович почуял в себе еще прошлой зимой. Вдруг сильно заболело в левом боку. Думал — старая рана, поболит и успокоится. Ан нет, день ото дня боли усиливались, князь стал худеть и сохнуть. Местные лекари лечили его травами и припарками, от которых больному делалось только хуже. Тогда-то и появился в Киеве врач-иудей по имени Захария Скара, или попросту Схария. Прислал его давний знакомец князя Семена, купец из города Кафы Хозя Кокос.
Непрост оказался новый лекарь! Слухи о нем бродили разные. Родом будто бы из богатой семьи евреев-караимов, но рано оставил родительский дом и ушел странствовать в поисках ученой премудрости. Вроде бы учился в Польше у знаменитого раввина Куматяно. Не деньги считал — звезды, горбился над книгами, дышал ядовитыми парами в лабораториях алхимиков, резал трупы в университетских прозекторских.
Возраст Захарии не поддавался определению. Высокий лоб посечен морщинами, борода уже посолена сединой, в пещерах надбровных дуг прячутся пронзительные глаза. Когда Захария думал о чем-то своем, они словно дремали, обратившись зрачками
