Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

Когда Дмитрий умолк, в палате повисла гнетущая тишина.

Первым подал голос боярин Людина конца Захарий Овин. Спросил вкрадчиво:

— Ты что же, Борецкий, никак войну нам сотворить хочешь? Как прознают на Москве, что мы с Казимиром договариваемся, тотчас пойдут на нас со всей силой. Торговлю по Волге перекроют, голод начнется. И митрополит Московский крик поднимет: с католиками связались, веру православную предали!

Овину зычно возразил славенский посадник Олферий Иванович:

— А ты, Захар, аль того не ведаешь, что Иван Московский на малом не успокоится. Всех под себя подомнет. Всю новгородскую старину порушит, сделает из нас свою вотчину. Вчера ты был сам себе господин, а завтра станешь слуга государев, хочет — казнит, хочет — милует, чихнуть не даст без своего соизволения. А с королем Казимиром можно договориться, чтобы на веру не посягал и наших привилегий не касался.

На этом разумный спор оборвался. Поднялся страшный гвалт. Заголосили, завскакивали, как каменьями швырялись обидными словами. Холуи московские! Подхвостники литовские! Сановитые бояре лаялись, ровно ярыги на торгу. Дмитрий Борецкий, срывая голос, взывал к порядку, но его не слушали. Хватались за грудки, вспоминали старые обиды, дело шло к потасовке, и она не заставила себя ждать. Неревский тысяцкий сцапал за бороду славенского посадника, тот извернулся и с размаху влепил противнику звонкую затрещину.

Разное видали стены владычной палаты, но до такого безобразия еще не доходило. И не миновать бы общей свалки, но тут случилось вовсе невероятное. Словно выброшенный пружиной из своего кресла, владыка Иона подскочил к дерущимся и начал охаживать их своим посохом, приговаривая:

— Вот я вас, греховодники! Аль забыли, где вы есть?!

Вид почтенного старца, побивающего посохом здоровенных мужей, был до того уморительным, что вся господа разразилась могучим хохотом. Громче всех хохотали сами побитые драчуны.

Отдышавшись, владыка долго и укоризненно молчал, потом заговорил, веско роняя слова.

— Дети мои неразумные! Какой пример народу подаете, а ведь сказано в Писании: худые сообщества развращают добрые нравы!

— Как быть, владыка? Дай совет! — послышались голоса.

Иона помолчал раздумчиво, потом сказал:

— Есть в Киеве князь Михайло Олелькович. Он хоть и у короля Казимира в подданстве, но веры православной. Да к тому же приходится двоюродным братом великому князю московскому. Его и зовите!

Господа многозначительно переглянулась. Вот голова! И волки сыты, и овцы целы. Глядишь, и впрямь Михайло с Иваном договорятся по-родственному и до войны дело не дойдет.

Голосовали дружно. Послами в Киев назначили двух именитых горожан: Панфила Селифантова и Кирилла Макарьева.

Дмитрий облегченно перевел дух. Теперь решение совета предстояло утвердить на городском вече, но после того как господа договорилась меж собой, за исход веча можно было не волноваться.

На этом совет закончился. Владыка Иона устало поднялся и, поддерживаемый Пименом, направился к выходу. У порога обернулся, молвил пророчески:

— Веру нашу берегите. Без веры быть Новгороду пусту.

Переглянулись. Никак прощается? И всех разом охватило тревожное предчувствие грядущего сиротства. А ну как помрет? Как есть пропадем!

К Дмитрию подошел боярин Яков Короб. Похлопал по плечу, позвал в гости. Зять испытующе покосился на тестя: не проведал ли старый хрыч про его венгерское приключение? Но широкое лицо Короба было безмятежно. Слава тебе, Господи, не знает! А там, глядишь, обойдется!

2

Этой весной новоиспеченный посадник Борецкий ездил с посольством в Венгрию. Ганзейский союз в очередной раз объявил Новгороду торговую блокаду, и совет господ решил прощупать обходные пути в Европу. Была еще одна цель, тайная. Сомневаясь в короле Казимире, господа задумалась о союзе с венгерским королем Матиасом Корвином, прославившимся своими военными подвигами. Ответственное дело доверили Дмитрию Борецкому не без опаски, больно молод и неопытен, и согласились только под давлением Марфы и ее ближних.

Дело не заладилось с самого начала. Короля Матиаса в его столице Буде не оказалось, он спешно ускакал воевать в Чехию. Венгерские купцы особого интереса к новгородцам не проявили, опасаясь ссориться со всесильной Ганзой. Чтобы не возвращаться уж вовсе с пустыми руками, решили прикупить табун лошадей знаменитой венгерской породы.

Знающие люди посоветовали Борецкому ехать в имение Эчед в отрогах Карпат, которое славилось на всю Венгрию породистыми конями и лучшим вином. На третий день пути путешественники увидели прилепившийся к горному склону старый замок. Но им и тут не повезло. Владельцы имения братья Батори уехали на охоту, обещав вернуться только через неделю. За хозяйку в замке оставалась их сестра, недавно овдовевшая графиня Анна.

То, что случилось дальше, было похоже на наваждение. Словно какая-то дьявольская сила кинула друг к другу новгородского боярина и венгерскую графиню. Каждое утро Дмитрий и Анна садились на коней и ехали в горы. В Карпатах бушевала весна, благоухали сады, гремели соловьи. Графиня была чудо как хороша в легком мужском камзоле, из выреза которого рвалась наружу упругая грудь. На белокурых, высветленных шалфеем волосах красовалась шапочка с журавлиным пером. Вишневые глаза смотрели темно и загадочно.

Вот когда пригодилась Дмитрию ненавистная латынь, которой его с детства пичкали домашние учителя. Графиня была приятно удивлена, узнав, что русские, которых в Европе считали варварами, оказались вполне цивилизованными людьми.

Она вместе отбирали коней, за которые Дмитрий заплатил не торгуясь. Вместе спускались в винные погреба замка, и Анна сама наливала ему на пробу янтарное вино из огромных бочек.

— Это токай, — говорила она, — вино королей и король вин. Его сладость и крепость возрождают человека. Оно приводит в действие разум и зажигает пламя любви.

Насчет разума получилось как раз наоборот, зато насчет любви все оказалось чистой правдой. И однажды ночью Дмитрий очнулся на медвежьих шкурах перед огромным камином. Багровые отсветы пламени играли на атласном бедре графини.

— Ты красив, как Парис, — шептала Анна, теребя его русые кудри.

— Если бы я был Парис, — отвечал польщенный Дмитрий, — я отдал бы золотое яблоко тебе, моя Афродита!

— Как жаль, что скоро нам придется расстаться.

— Я не хочу расставаться, — пугался Дмитрий. — Выходи за меня замуж! Я богат. У меня земли больше, чем у вашего короля.

— Но ведь ты, кажется, чуточку женат, — смеялась Анна.

— Пустое! — пьяно отмахивался Дмитрий. — Ради тебя я брошу все.

— Знаешь, Деметрий, — говорила она, отдышавшись после очередной любовной схватки, — летом у нас рай, зато зимой в замке холодно и страшно. Мои братья превратились в свирепых зверей.