Пейзаж с эвкалиптами - Лариса Кравченко

Над круглым голубым краем земли возвышалось небо невиданной сочности красок — сочетание персикового и сиреневого, и облака шли явно не наши — клочковатые, как щипаная вата.

Неведомая земля приближалась снизу, косматая, как брошенная звериная шкура. Кудрявая зелень в красных отблесках рассвета заполняла складки и впадины. С высоты земля казалась безлюдной и не открытой еще, как во времена капитана Кука.

И вдруг кончились горы и вынырнул Сидней, как на картинке календаря, что регулярно высылали родителям в Сибирь тетки. Извилисты линии бухт, абсолютной синевы, перехваченные легкой дугой знаменитого моста, прямые, как свечки, бетонные здания, ребристые от много-этажности, плотно столпившиеся над причалами. И пеповторенные еще архитектурно белые раковины «Опера-хаус» на стыке земли и моря. А дальше, в горизонт, упиралось скопление бесчисленных низких кровель, розоватое оттенком черепицы. И все это, в ослепительном утреннем свете, рельефное от прозрачной чистоты воздуха.

Температура за бортом плюс двадцать шесть градусов.

Австралия приветствует вас!

Но все-таки окончательно она ощутила себя в Австралии только вечером того дня, когда вышла в садик около дома теток в Брисбене одна, наконец, после всего наслоения встреч, эмоций и усталости.

В саду была пружинящая под ногами австралийская трава, одно большое дерево с продолговатыми, как ладонь, мясистыми листьями (оказалось, это фикус, который растет у них здесь всюду в первобытном состоянии), и заросли, цветущие чем-то пунцовым, вроде шиповника. За решеткой садика далеко внизу гудела автострада и стояли заревом огни еще не исследованного города.

Вечер был теплый и пленительный той густой, обволакивающей темнотой, что свойственна нашему кавказскому югу, И листья шевелились, шлепая широкими плоскостями, как у пас где-нибудь в Батуми. Только по было того пряного аромата зелени и цветов почему-то…

Она подняла голову и увидела месяц. Месяц висел невдалеке от подсвеченного готического шпиля какого-то церковного здания, и что-то ей не понравилось в нем подсознательно. Нормальный алюминиевого цвета месяц. Дело в том, что висел он вниз рожками. А совсем недавно, по дороге в Шереметьево, она отчетливо видела его в обычном положении, свойственном российскому месяцу, украденному чертом в «Ночь перед рождеством» и миллионы раз описанному в литературе…

И тогда она вспомнила «Месяц вверх ногами» — книжка Даниила Гранина — все правильно! Австралия.

2

Странно просыпаться по утрам в незнакомой комнате и видеть перед глазами потолок, непривычно скошенный, и пятна света на степе, клетчатые от сетки, — окна плотно затянуты от разных тропических летающих, и занавески на толстой подкладке. Ей хочется распахнуть все это, по сибирской привычке, но не положено…

А за окном близко, через воздушный проем, уже чужое окно соседнего домика и чужая территория. Когда там подняты жалюзи, можно увидеть внутренность пустоватой комнаты, почему-то с циновками на полу и огромным, как очаг, камином. Тетушки говорили, там живет оригинал — канадский профессор. Оригинал он в том смысле, что снял этот дом. С другой стороны от него соседи — «аборидженс», как говорят тетушки, и никто не хотел тут селиться. Но канадец просто не понимал, какая разница, и поселился. Она лично тоже не понимает: видела она этих соседей — как все, в белых рубашках и шортах, ну, темноватые немного и курчавые. Перед домом у них стоит на шестке флаг, где сплетаются желто-синие цветные полосы — какой-то ассоциации… Но, говорят, еще бывают иные аборигены — вдали от городов…

Просыпается она по утрам с чувством непроходящей усталости, словно только что положила на подушку голову — еще бы, после такой непрерывной «светской жизни»! Тетушки уже ходят за дверями но коридорчику и спрашивают друг у друга: «Наша Елена проснулась?» «Наша Елена»! И нужно подыматься, опускать ноги в пушистый голубой коврик, надевать подаренный ими батистовый халатик в цветочек и идти под душ. — по утрам, как здесь принято (а не вечером, как она привыкла залезать в ванну в Сибири).

Тетушки пьют свой «орандж» и ранний чай на кухне, в таких же ситцевых пеньюарах, и она, с трудом разжимая веки даже после душа, идет к ним, потому что это единственное время, когда можно поговорить, а потом ее опять увезут куда-нибудь. Тетя Лида и тетя Валерия — обе седые, стриженные по-современному, только тетя Валерия еще подкрашена сиреневым колером.

— Что ты будешь кушать? Мы купили тебе бананов. В них есть витамин для зрения! — Здесь вообще все очень озабочены потреблением витаминов, и покупная ела насыщена ими до предела, и в рекламах по телевизору прыгают и пыряют цветущие дети, ставшие такими сильными в результате этой витаминизированной еды! На завтрак у тетушек концентрированная пшенично-кукурузная желтая шелуха, насыпанная в чашку холодного молока.

Она пьет чай с молоком, но без сахара (вредно для здоровья!) и не с хлебом, а с тостами, поджаренными в специальной машинке (чтобы не растолстеть!), и говорит о семейных событиях пятидесятилетней давности — что было после них, тетушек, в том городе Харбине, откуда они уехали совсем молодыми Девушками, и как живет теперь в Сибири их старший и любимый брат Константин. Она рассказывает про отца что-нибудь веселое, как он загорает на Обском море в свои восемьдесят с лишним и как танцует на вечерах в домах отдыха, куда ездит в зимние пенсионные сезоны регулярно. Тетушки восторгаются его бодростью и энергией, да еще в таких страшных климатических условиях: подумать только — мороз сорок градусов! Для Австралии, где самое холодное зимнее время — плюс семь, такие минусовые температуры просто невообразимы.

Дом тетушек легкий, деревянный, из ребристых досточек, как большинство старых домов в Брисбене, выкрашен белой краской и, как у нас говорят, в двух уровнях — верхние комнаты выходят в садик, нижние — прямо в переулок, узенький и горбатый. Ниже но переулку, как уже было сказано, живут канадец и «аборидженс», выше — сухощавый шотландец, который постоянно стрижет свою траву и жжет сухие листья. Тетушки сообщили ему, что у них гостья из России, и теперь он непременно раскланивается с нею и говорит что-то, по-видимому, доброжелательное. На этом соседские отношения заканчиваются. Зайти в дом запросто здесь не принято.

Вуллонгабла — старый район Брисбена, где селились первые из русских в Австралии, и потому не удивительно: пойдешь вниз через магистраль — православный собор, маленький, дощатый, но собор все-таки; пойдешь вверх по переулку — Серафимовская церковь. Надо сказать, смотрится она как-то неуместно на этой белой от зноя улочке в ряду дощатых иностранных домиков, рядом с «готикой», ниже шпиля которой и висел в первую ее ночь здесь перевернутый месяц.

В столовой у тетушек, как и всюду, мягкие от паласа полы. А все остальное — как в нормальной русской квартире дореволюционного периода: лампадка горит перед иконами и висят на стенках семейные фотографии, в том числе того деда Савчука, что уже на ее памяти уезжал из Харбина в Австралию.

А в девяностые годы прошлого века Григорий Савчук, тогда еще рослый, чернобровый хлопец с Черниговщины, уезжал с Украины на Дальний Восток, на заработки.

Ехал с другими такими же парнями, весь багаж которых состоял из деревенского деревянного сундучка, через Одессу, пароходом «Старая Москва», и если не вокруг Африки, то вокруг Индии — определенно. Три месяца валялся в трюме на парах, мучился от морской качки и взирал с изумлением на бездонные хляби океана. (Все-таки он был очень молод тогда, как ее теперешний Димка, даже еще младше.) А путешествие это считалось но тем временам даже комфортабельным, потому что его родные дядьки ехали на Дальний Восток год, на телегах по всему Московскому тракту, поскольку железной дороги через Сибирь тогда еще не было. И Савчук ехал, завербованный на постройку этой дороги, только с дальнего ее конца — от Тихого океана.

От Владивостока Савчук шел с изыскательской партией на Никольск-Уссурийский, копал шурфы и носил рейки поначалу, а затем, видимо, постигал и кое-что большее в дорожно-строительной профессии цепким своим мужицким умом. В городе Уссурийске встретил он в городском саду Марусю — барышню с толстой косой, кружевной воротничок вокруг тоненькой шейки, завитки темно-русые на висках (смотри семейную фотографию), а глаза продолговатые и золотисто-карие, как у тигренка, что привезла партия из тайги. По-видимому, и в те времена бывали внезапная любовь и отъезд на трассу из родительского дома, как во времена нашего БАМа. Одним словом, Савчук женился и увез Марусю на тот очередной будущий разъезд, где тоже тогда ничего еще не было, кроме сопок и бараков. Там родился первый сын — Константин.

А потом партию повернули на запад, на КВЖД. И ничего, практически, не изменилось для Савчука — те же распадки в зарослях ореха и лимонника, тот же пьянящий запах зелени и саранки красные в травах, и речушки каменистые, стеклянной чистоты, через которые нужно вести мостовые переходы и скальные прижимы, по которым невозможно проложить линию. И даже местные жители, звероловы и искатели женьшеня, похожи — скуластые и желто-смуглые лица (как у арсеньевского Дерсу Узала), только теперь они назывались маньчжурами.