Счастье Зуттера - Адольф Мушг

Когда он представил себе, как она, перед тем как покинуть дом навсегда, тащила на себе эти камни, его бросило в пот. Складывая камни обратно в мешок, он уже почти не чувствовал замерзших рук. Он втащил мешок в дом и запер за собой дверь. Разостлав на полу одеяло из верблюжьей шерсти, он вторично опорожнил мешок из-под картофеля.

Зеленовато-серой галькой Руфь нагрузила себя только перед входом в воду. Но между этими окатанными обломками породы лежали камни, которые Руфь привозила с собой со всех концов света. Зуттер узнал глинистого цвета песчаник из китайской провинции, пористый желтый булыжник с берега Генисаретского озера, угловатый обломок, белое с черным, взятый с железнодорожной насыпи в Биркенау, маленькие каменные пирамиды с «Башни молчания», воздвигнутой персидскими огнепоклонниками в честь своих покойников, узнал осколки с острыми краями с зубчатого выступа Массады, расписанные пестрыми полосами камешки пустынь Аризоны, кусочек спекшегося метеорита, упавший с неба на пляж в Намибии. Был там и похожий на лодку темно-зеленый булыжник, который Руфь привезла из Индии и, когда боль становилась невыносимой, клала его себе на живот.

Когда он брал в руки камешки, обмороженные кончики пальцев щемило так, что хотелось выть от боли, но что значила эта боль в сравнении с испытаниями, выпавшими на долю Руфи… Рождественский подарок заставил Зуттера забыть о той, что подавала ему знаки-звонки; когда зазвонил телефон, он все еще задумчиво разглядывал свои камешки.

— Да, да, — беззвучно произнес он. — Спасибо.

Тихонько подошла кошка и села рядом с Зуттером, не касаясь лапками верблюжьего одеяла.

— Да, — повторил он громче, — что же нам с этим делать?

Кошка, выгнув шею, начала облизывать себе грудку, на которой, словно съехавший набок галстук подгулявшего на празднике парня, слились два ручейка белой шерсти, сбегавшие с обеих сторон шеи.

Один из камешков он — «на счастье» — получил в подарок от Руфи в день так называемого обручения, хотя в действительности они обошлись без этой церемонии. Камешек был голубоватый, с изящными, как у кристалла, гранями. Нельзя сказать, что он «свел» его с Руфью. Но он был привезен из индийской провинции, где Руфь провела несколько месяцев в одной религиозной общине, много для нее значившей. Это было время ее учения, оттуда она привезла много фотографий. Зуттер припомнил обнаженных или опоясанных узкими полосками материи мужчин, похожих на призраков, с до ужаса одухотворенными лицами и всклокоченными копнами волос на голове. К фотографиям она сделала подписи, единственные известные ему попытки такого рода у получившей естественнонаучное образование Руфи; подписи были выполнены строгим, до неуклюжести простым языком, далеким от каких бы то ни было претензий на поэтичность.

Зуттер, планы которого получить юридическое образование кончились ничем, подрабатывал в газете «Тагблатт», в субботне-воскресном приложении к которой печатались фоторепортажи. В редакции Зуттеру поручили тактично сообщить одной даме, приславшей фотографии и подписи к ним, что ее снимки обнаженных мужчин, к сожалению, не могут быть напечатаны. Он согласился без всякой охоты, так как снимки и подписи тронули его, но Руфь сама облегчила ему задачу. Малейшего намека на подозрение, что ей придется убеждать газету в ценности опыта, касавшегося ее одной, было достаточно, чтобы она забрала свой материал обратно. Она попросила Зуттера не тратить лишних слов, но согласилась при случае встретиться снова. И из этих случайных встреч, которых Зуттер старался не пропускать, родилась связь, завершившаяся, к изумлению обоих, браком. «Мне кажется, я смогу тебя выносить» — так она выразила свое согласие или так выразилась сразу после того, как согласилась на его предложение: от этих ее слов у него все еще перехватывало дыхание.

Прежде чем пойти в бюро записей гражданского состояния — между собой они называли это учреждение «бюро регистрации чрезвычайного положения», — Руфь подарила ему этот индийский камешек, на сохранение или в знак испытания, так как она снова отправилась в путешествие, на этот раз к Native Americans, индейскому племени, обитавшему в пустынях Америки. Наследница состоятельной тетушки, она могла вести «беззаботную жизнь», как выражались в «Шмелях». Кто здесь селился, как, например, Руфь и Эмиль, точнее, Руфь Ронер и Эмиль Гигакс, тот не только получал право жить в кооперативном доме, но и брал на себя обязательство заботиться о людях, живущих в менее благоприятных условиях, а именно в «третьем мире». Заботы, которые делили между собой Руфь и Зуттер, с самого начала не очень соответствовали — как, впрочем, и выпадавшие на их долю радости — настроению «великого прорыва»[1]. Зато спустя десять лет Руфь и Зуттер были не только единственными, кто выдержал жизнь в «Шмелях», но и почти единственными, чей брак продержался дольше, чем они могли бы пообещать священнику: «Пока нас не разлучит смерть».

Тот фоторепортаж Руфи куда-то исчез, и у Зуттера теперь появилось время поискать его: Руфь ничего не выбрасывала, вопреки всем своим намерениям «стать меньше».

— Что скажешь, кошка? — спросил он, но и кошка не знала, как ему поступить с грудой камней.

Тогда он снова сложил их в мешок и потащил его по лестнице на второй этаж. За «женской пальмой», побег которой Руфь тайком провезла через границу, спрятав в белье, был уголок, куда никогда не заглядывало солнце. Там стоял ящик из светлого необтесанного дерева, грубый куб чуть больше шляпной коробки, перевязанный белой шелковой лентой. В нем хранилось то, что осталось от Руфи.

Кошка не стала ловить конец черной бархатной ленты, когда он связывал ее с белой. Из камней еще не улетучился ледяной холод. Зуттер соорудил из них пирамиду. Камешек за камешком укладывал он вокруг ящика, пока они не закрыли его целиком. Часы на башне пробили час пополуночи, один раз звонко, второй глухо. Зуттер уже не помнил, звонил телефон или нет.

В январе выпал снег, и Зуттер снова начал выходить из дома — не только для того, чтобы торопливо обойти ряды полок в универмаге и сделать необходимые покупки. Свою засыпанную снегом машину он оставил в покое и шагал, соблюдая необходимую осторожность на скользкой дороге и любуясь благотворно действующими на него мягкими зимними окрестностями, к биомагазину. Он открылся сразу после заселения «Шмелей», только теперь от общины перешел в частные руки, зато ассортимент товаров стал значительно более разнообразным, способным удовлетворить провансальские, китайские, ливанские или малайские вкусы новых жителей. Стоит ли в собственной стране отказываться от вкусных вещей из дальних краев только потому, что люди там все еще голодают?

С Зуттером — за пределами своей квартиры он был господином Гигаксом — все еще здоровались. «Ты еще помнишь его? Когда-то он был известным судебным репортером. Выглядит лет на десять старше. Видишь ли, он потерял жену, и знаешь как? У нее был рак кишечника, но она отказалась от лечения и предпочла утопиться, недалеко от Санкт-Морица. Во всяком случае, сама нагрузила себя камнями. Иначе бы не утонула. Она хорошо плавала. Видно, их брак не был счастливым. Но он не пропадет. У нее были деньги. Он живет во „дворце“, словно персидский шах».

Прошла масленица, наступил март, в начале апреля вместо печки дом обогревал фён, и однажды ночью пришла весна. Разразилась, как война, сказала бы Руфь. Каждый вечер Зуттер получал свой знак, ровно в семнадцать минут двенадцатого. Он почти не обращал на него внимания. Часто в это время он уже был в постели и даже не открывал глаза, когда раздавался звонок. Он снова стал читать серьезные вещи и потому основательно уставал.

Вот и двенадцатого апреля он воспринял звонок как напоминание, что пора выключать свет. Но телефон зазвонил в третий раз. Он, возможно, и не приподнялся бы в испуге, но кошка мгновенно спрыгнула с кровати Руфи и спряталась под ней. Ее действия столь несомненно говорили о появлении кого-то чужого, что Зуттер встал и прислушался.

— Есть здесь кто-нибудь? — спросил он вполголоса.

Ответа не последовало. Но на следующий день в него стреляли.

— Ты разве не слышал выстрела, Франц? — спросила я мужа. — Здесь все время стреляют, Ирена, — ответил он, — мы только что прошли мимо тира. — Но это был совсем другой выстрел, — возразила я. — Тебе просто послышалось, — ответил мне муж, он всегда так говорит, когда хочет сказать, что я сочиняю. — Но ведь это ты стал хуже слышать, а не я, а о твоих глазах я и говорить не хочу. Этот наш разговор прервал мужчина, появившийся вон из-за тех деревьев. Он шел нам навстречу, но шел как-то уж очень странно. Весь согнувшись, шатаясь из стороны в сторону. Его водило то вправо, то влево, он едва не задел нас, похоже, он нас даже не заметил. Еще нет и полтретьего, а он уже успел нализаться, это же просто позор для человека в таком возрасте, подумала я, а ведь мужчина выглядел вполне прилично, костюм на нем был из камвольной ткани, такие носят важные господа. Мне только бросилось в глаза, что он теребил пальцами жилет, словно хотел вынуть бумажник, и при этом бормотал что-то про себя.