Дульсинея Тобосская - Александр Володин

- Конечно, все это говорится в насмешку надо мною. Но получается так, что это насмешка над человеком, которого уже нет в живых. И все-таки он назвал Дульсинеей меня, а не Санчику или кого-нибудь еще! - сказала Альдонса Луису.

- Ха-ха-ха! - не знала, что возразить Санчика.

- Ха-ха-ха! - отвечала ей Альдонса.

- А однажды он сказал: одному Богу известно, существует ли на свете Дульсинея или не существует.

- Не говорил он так, - сказала Альдонса Луису.

- Это написано черным по белому! И это всем известно! Альдонса немного растерялась.

- Куда же он тогда посылал тебя, Санчо? И просил, чтобы ты ему рассказал, как я тебя приму? Объясни своей остолопке!

- Он просил рассказать, как ты меня примешь, изменишься ли в лице, услышав его имя, не будешь ли переступать с ноги на ногу, не превратишься ли из ласковой в суровую или же, напротив того, из угрюмой в приветливую.

- А в таком случае вы должны каждый день его благодарить за то, что он вас так прославил! А вы вместо этого ловите женихов! Не успел войти человек в дверь - неизвестно кто и что, - уже приклеилась! Если вы т о г д а ничего не поняли, то хоть теперь хранили бы ему верность! Хоть для виду, для людей! Все равно ведь и возраст уже не тот! - вопила Санчика.

- Что же мне, не жить теперь? Раз он умер, так и мне помирать?

- Живите, как хотите, только не позорьте его память перед целым светом!

- И тебе я не угодила? Все недовольны, все. Каждому чего-нибудь от меня надобно. Нет, милые, нет, начитанные, не буду я ради вашего удовольствия кого-то из себя изображать. Надоело, умные вы мои, надоело, знатные вы мои!

Вошла Тереса с девушками.

- Ты еще здесь?

- Я собираю свой багаж.

- Багаж она собирает, - усмехнулась Тереса.

- Свой багаж она собирает! Собирает багаж! - поддержала ее одна из девушек.

- Сюда пришла - все пожитки умещались в одной руке. А теперь собирает багаж, никак не соберет, - ядовито сказала Тереса.

- Повытряхивала клиентов, попользовалась, - сказала вторая девушка.

- Ну, ушлая девка! - сказала третья девушка.

- Они сами мне дарили! - отбивалась Альдонса.

- Другим почему-то не дарили!

- Нашли чем хвалиться!

- Потому что мы честные девушки! Мы честные девушки! Мы честные девушки!

- Это как надо понимать, намек?

- Можешь понять, как намек, - сказала Тереса.

- Да вы что?.. Вы как?.. Вы с кем?.. - растерялся Санчо.

- Пока она здесь наряжалась и баклуши била, пока я ее берегла... чтобы выдать замуж по обоюдной любви, эти девушки тем временем трудились с утра до ночи, приносили людям пользу, и в альбоме жалоб одни только благодарности! возмущалась Тереса.

- Мы честные девушки! Мы честные девушки! Мы честные девушки!

Альдонса посмотрела на Луиса.

- Неужели вы не заступитесь за меня? Неужели вы не проучите их?

- Действительно, сеньоры, раз уж все произошло, собственно, из-за меня, то я попросил бы вас... - начал Луис.

- Пошел отсюда, пошел, бог подаст, - прикрикнула на него Тереса.

- Как вы разговариваете с ним! - возмутилась Альдонса.

- И ты пошла. У нас приличный дом, наших девушек все знают.

- Нас все знают! Нас все знают!..

- А ты - пока еще неизвестно, кто такая!

- Пока еще неизвестно! Пока еще неизвестно!

- Ну, видно, такой век, что самой надо защищать свою честь, - решила Альдонса.

Она скинула ботинок, схватила его за шнурок и, вертя им как пращой, бросилась на своих обидчиц.

Потасовка пошла всерьез. Досталось в ней всем, заодно и Санчо, и Луису.

- Тихо все! - закричала Тереса. Все стихли.

- Двадцать четыре минуты тебе на сборы!

- Ухожу я от вас, и отстаньте от меня. И всем передайте, дону Лопесу, и дону Умильосу, и тому старикашке, не помню, как звать, и мальчонке Маттео привет и пожелания. Ушла я. Нет меня. А куда - неизвестно.

- Дульсинея, идите в монастырь, - сказал Луис.

- Что?

- Вам заморочил голову Дон-Кихот, теперь вы морочите головы всем вокруг, - идите в монастырь, Дульсинея!

- Этот тоже станет меня учить? Посмотрите-ка на него хорошенько. Да ведь мне сначала показалось, что он смахивает на тощего Дон-Кихота! Когда он сломал замок и, блистая взглядом, спросил: "Кого обижают здесь?.." - как хорошо было, как красиво... Как зяблик на ястреба, так он похож на Дон-Кихота! Как хомяк на ягуара! Как я на Дульсинею! Да и выше тот был, на добрый локоть длиннее, этому еще расти и расти! Тот безумный был, а этот рассудительный, как лавочник. Тот был гордый, а этот жалкий, как погонщик мулов!..

- А почему я должен быть на него похожим? Объясните мне это, черт побери!

- Давайте-ка собираться, Санчо.

- Нет уж, ответьте мне, ради бога. С какой стати я обязан быть на него похожим!

Однако Альдонса уже не обращает на него внимания.

- С меня достаточно, что я похож на самого себя.

Альдонса и Санчо молча укладывают пожитки, словно в комнате, кроме них двоих, никого нет.

Луис, чтобы не мешать, то попятится, то повернется вокруг себя, не сводя глаз с Альдонсы. Та не замечает его. Да и Санчику тоже.

- Что я мамке-то скажу-у! - заплакала Санчика.

- Скажи, как я служил моему господину Дон-Кихоту, так я буду служить госпоже моей Дульсинее Тобосской, которая являет собой образец красоты, обиталище добродетели и воплощение всего непорочного и усладительного, что только есть на земле!..

Горы и долы

В 1616 году горы и долы являли собой странное зрелище. Отвергнутые поклонники Дульсинеи, наследники лучших домов Толедо, оглашали окрестности своими стенаниями. То тут, то там слышались тяжкие вздохи и скорбные песни: "О, Дульсине...", "О, несравнен...", "О, бессердеч..." Коленопреклоненные, а то и распростертые ниц, они восклицали:

- Едва кто-либо из нас выскажет ей свои чувства, как он уже летит от нее подобно камню, выпущенному из катапульты...

- И это более гибельно, чем если наши края посетила чума... О, Дульсинея!.. О, прелестная дева! О, безнадежность!

- Она бежала от нас в горы и долы, оделась в пастушеское платье и пасет коз. Но мы отправились сюда, вслед за нею, как приговоренные...

-... как обреченные...

-... навеки!.. Иной всю ночь напролет у подошвы скалы или под дубом не смыкает заплаканных очей своих, иного нестерпимый зной летнего полдня застает распростертым на раскаленном песке...

- Но равнодушно проходит мимо тех и других свободная и беспечная Дульсинея. О, несравненная! О, жестокая!... И мы все невольно спрашиваем себя: когда же придет конец ее высокомерию?

- О, мука! О, бездна отчаянья! Кому удастся сломить строптивый ее нрав и насладиться необычайной ее красотой?..

Небеса затянуты тучами. Альдонса и Санчо сидят на расстеленной овчине перед костром. Дует ветер. Стенают влюбленные.

- Мне страшно, Санчо. Когда они стенают днем - ничего. А к ночи словно какие-то зловещие духи взывают из подземелья. Надо договориться, чтобы вечером они прекращали. Им ведь тоже надо спать. Или они сменяются? Эх, сеньоры! Нельзя ли потише?..

Стенания становятся потише.

- Послушала бы ты, как стенал Дон-Кихот. На этой лужайке, которую он избрал, он так безумствовал, что этим учиться и учиться.

- Сравнил. Как он безумствовал - и как эти. Расскажи, как он безумствовал, только погромче, чтобы заглушить этих бездельников.

Санчо изобразил стенания Дон Кихота.

- Эти места, о небо, я выбираю, чтобы оплакивать посланное мне тобою несчастье! О одинокие деревья, друзья моего одиночества! Преклоните слух к стенаниям несчастного любовника! Не мешайте мне роптать и жаловаться на жестокий нрав прелестной мучительницы! Восплачьте вместе со мною над горестным моим уделом.

Привлеченные громкостью и разнообразием этих стенаний, отвергнутые кабальеро подходили и слушали.

- О Дульсинея Тобосская, день моей ночи, блаженство муки моей, звезда моей судьбы! Да вознаградит тебя небо счастьем и пошлет оно тебе все, чего ты у него попросишь! (Альдонса отерла слезу). О чем ты думаешь в эту минуту? Может статься, ты думаешь о преданном тебе рыцаре? Каким блаженством ты воздашь за мои страдания? Каким покоем - за мою заботу? Какою жизнью - за мою смерть?..

Было тихо. Слабо шумели деревья, слабо рокотал ручей - но это тоже была тишина.

Альдонса сказала поклонникам:

- Видите, как хорошо мы провели время без ваших ненужных криков? Так мы могли бы собираться каждый вечер.

- Смешно спорить, Дон-Кихот Ламанчский, - достойный пример для всей нашей аристократической молодежи, - сказал поклонник.

- Но мы, как бы ничтожны ни были, - живы. А он, один из славнейших людей, которые когда-либо появлялись на земной поверхности, - скончался, сказал другой поклонник.

- О, несравнен..., - начал еще один.

- Перестань.

- О, прекрас...

- Сказала, хватит.

- Нет его. Умер великий сын Ламанчи.

- Погребен. Почил.

- Лежит, вытянувшись во весь рост, и не может больше выехать с копьем на осиротевшую землю.

- Подойди-ка, Бенито. Опять порван плащ? Дай зашью, - сказала Альдонса.