Дульсинея Тобосская - Александр Володин

Она придала Альдонсе задумчивую позу, открыла дверь.

- Вас ждут, ваша милость... - и исчезла.

Еще не юноша даже, а мальчик вошел в комнату. Он был наряден и говорил солидно, но совершенно детским голосом:

- Я тот, кого пленила ваша красота. Альдонсу смутила его невзрослость.

- Здравствуй, мальчик.

Его покоробило такое обращение.

- Маттео мое имя. Я кабальеро, как это может подтвердить этот орденский знак. Отец мой - коррехидор, хлопочет мне о должности. Он уже имел аудиенцию и уверен в успехе своего дела. Но я не кичусь родовитостью. Я надеюсь прославить свое имя совсем другим - ученостью и знаниями.

- Ты умеешь читать? - уважительно спросила Альдонса.

- Я шпарю по Часослову, как по выполотому винограднику, - уязвленно ответил Маттео.

- Я тоже... Читаю Часослов перед сном.

- Но главное, чего я хочу - это служить вам. Для вас душа моя - воск, на котором вы можете запечатлеть все, что вам угодно.

- Хорошо..., - в замешательстве сказала Альдонса.

- Я сберегу этот оттиск в такой сохранности, будто он не из воска, а из мрамора.

- Но вам, наверно, известно, что цветок девственности есть дар, на каковой даже мысленно нельзя посягать, - вспомнила наставления Альдонса.

- На это существуют противоположные точки зрения. И мы их обсудим. С вашего позволения, я прочитаю стихи.

Что страшней, чем беспощадность?

Хладность.

Что горчайшая нам мука?

Разлука.

Что велит нам жизнь проклясть?

- Страсть.

- Удачно.

Кто невзгод моих причина?..

- Судьбина.

- Верно.

Кто судил, чтоб это было?

- Светила.

- Даже лучше, нежели было.

- Ты сам это сочинил?

- Сам я сочинил только две строчки:

Что поможет мне, о твердь?

Смерть.

- Самые лучшие строчки.

- Мне кажется, что у нас с вами много общего.

- Ты мне тоже нравишься.

- Благодарю вас, - покраснев, сказал Маттео.

- Но я боюсь, что тебе со мной будет скучно.

- В подобных отношениях я ищу не веселья.

- Но все-таки тебе было бы интересней с какой-нибудь девушкой помоложе.

- Мне, как правило, нравятся женщины более старшего возраста. Для меня, сознаться, даже не имеет значения непорочность. Я знаю девчонок, которые позволяют делать с собой все, кроме одного. Нет ничего хуже. Вы действительно девственница?

- Да..., - смущенно ответила Альдонса.

- Ничего, может быть, вы просто никого еще не любили. А без любви заниматься этим не стоит.

- За что ты полюбил меня, Маттео?

- Сначала я увидел вас на балконе. У вас был сонный вид, как будто вам все постыло. К этому времени как раз и мне все постыло. Потом я узнал, что вы - именно та самая Дульсинея, которой Дон-Кихот посвятил свою жизнь. Мне, правда, неизвестно, как вы к нему относились, многие, например, над ним иронизируют. Но для меня это нравственный идеал. Так же, впрочем, как и для всей современной молодежи. Об этом мы с вами еще поговорим. Но даже другое. Сейчас, когда мы встретились, я понял, что с вами я могу чувствовать себя абсолютно свободно, чего ни с одной девицей я не испытывал. Вы, скажем, поняли, что это не мои стихи, - а мне не стыдно. Но это же главное! Оставаться самим собой и не стыдиться себя. Об этом мы тоже еще потолкуем. Если хотите, можно начать разговор прямо сейчас. Вы не торопитесь?

- Скоро, наверное, уже восемь часов, а я как раз привыкла в это время...

- Зачем вы оправдываетесь? Я же не спрашиваю, кто к вам должен прийти. Поклонники, начинающие с того, что ревнуют, либо смешны, либо самоуверенны.

- До свидания, милый. Можно, я тебя поцелую?

- Это лишнее. Пока. Никогда не давайте поцелуя без любви. А ведь вы меня еще не могли полюбить.

В дверь постучали, тоже условно, но иначе.

Деликатно прикрыв глаза плащом, чтобы не видеть гостя, Маттео удалился. В комнату вошел Санчо Панса.

- Добрый вечер, Санчо. Присаживайся, - сказала Альдонса.

Они присели на оттоманку. Рядышком, как на деревенскую завалинку.

- Как тебе тут живется?

- Сижу в трактире, как приманка для дроздов. Посетителям разрешается смотреть, как я перекладываю пищу из горшков в желудок. А тебе как тут живется?

- Просеиваю знатных сеньоров для будущей совместной жизни.

- Большой выбор?

- Не жалуюсь.

- Тут надобно не прогадать.

- Дон Лопес был член муниципального управления. Подарил корзину белья и полусапожки. Но он обиделся на меня, что я угорела.

- Подарки не забрал?

- Вот и сразу видно, что ты деревенский. Кто же подарки забирает? Еще один - пожилой уже. Звать забыла как, неименитое лицо.

- Поношенный старикашка?

- Вместо старого горшка всегда можно новый купить. Был школьник мальчонок. Беленький, хорошенький, как жемчужинка. Но это все не то, не то. Такой один явился... Франсиско де Умильос. Свежий, как подорожник. Хотя немножко дерзкий... Это даже пускай. Шагает по комнате - все звенит в нем. Но я его стыжусь. Давно хочу тебя спросить. Если по чистой совести, вот этот Дон-Кихот, он ведь был помешанный?

- Если положа руку на сердце, то, разумеется, у него были не все дома. Но иной раз ему случалось говорить такие правильные вещи, что и сатана лучше не скажет.

- А если он был такой головастый, что же он так обнищал?

- Это верно, землицы у него было - волу не развернуться.

- Да и одевался он, помнится, так, что разве конюху пристало.

- По правде говоря, у него был прикрыт только зад да перед.

- Говорят, что обувь он чистил сажей, а зеленые чулки штопал зеленым шелком.

Санчо разозлился: Да будет тебе известно, девица, что удобства, роскошь и покой созданы для сытых столичных жителей. А для странствующих рыцарей созданы только бедствия, тяготы и лишения. Да, они бедны. Но деньги и не нужны им! На постоялых дворах они никогда не платят за ночлег. Ибо все обязаны оказывать им радушный прием!

- Любопытно, за что же это такая привилегия?

- А за то! За неслыханные муки, которые они терпят, защищая слабых и обездоленных денно и нощно, в стужу и зной, пешие и конные, алчущие и страждущие и не защищенные ни от каких стихий!

- Подумать, что все доставалось на его долю, и он был вынужден терпеть... Тощий Алонсо Кихано!

- Хотя письмо, которое он сочинил для тебя, он подписал не так. Твой до гроба Рыцарь Печального Образа. Он знал, что ты все равно не умеешь читать.

- Зачем же он тогда писал?

- Это трудно понять.

- А письмо-то где?

- Письмо у меня. Только письмо и осталось на память о нем.

- Давай сюда.

- А тебе-то зачем? Все равно ведь ни слова не поймешь.

- Мне написано, мне и отдай.

- С условием вернуть.

- Там видно будет.

Санчо неохотно достал из своего дорожного узла старый, желтый листок бумаги, отдал ей. Альдонса смотрела в письмо.

- А подпись где?

- Где подпись, внизу.

- Вот это, наверно. "Твой до гроба Рыцарь Печального Образа".

- Как раз шесть слов.

- А надо пять. Твой догроба Рыцарь Печального Образа.

- До гроба, - может быть, это два слова?

- Что ты!

- Должно быть, ошибся. Он отдал мне это письмо только перед тем, как испустил дух. Не умирайте, говорю ему. Послушайтесь моего совета. Это глупость со стороны человека - взять, да ни с того ни с сего помереть, когда никто тебя не убивал и никто не сживал со свету, кроме разве одной тоски. Вставайте-ка, одевайтесь пастухом - и пошли в поле, глядишь, где-нибудь за кустом отыщем расколдованную донну Дульсинею, а уж это на что бы лучше!

- А он что?

- Не захотел.

- Все-таки не захотел. Альдонса разглядывает письмо.

- Надо кого-нибудь попросить, чтобы прочитали, - сказал Санчо.

- Зачем, он ведь не для того писал, чтоб я читала. Я и не прочитаю. А что я буду думать - это уж мое дело.

- Даже лучше. Что хочешь, то и думаешь.

- Что хочу, то и думаю. Кому какое дело.

- Кого бы он ни встретил на своем пути, он тут же требовал: "Все, сколько вас ни есть, - ни с места, пока не признаете, что, сколько бы ни было красавиц на свете, прекраснее всех Дульсинея Тобосская!" Если же кто-либо с ним не соглашался, тех он вызывал на смертный бой!

- Ну, подумай, Тощий Алонсо Кихано! - не переставала поражаться Альдонса.

С улицы послышались голоса. Там ругались. Какая-то девица пыталась войти в дом, но Тереса ее не пускала.

- Пустите меня, я только посмотрю и уйду! - кричала девица.

- Никто сюда не заходил, - сказала Тереса.

- А мне сказали, что сюда вошел Санчо Панса! Санчо Панса из Ламанчи вошел в этот дом! И тут он сидит!

Девица нарочно кричала, чтобы ее было слышно в доме.

- Я пропал. Это моя дочь Санчика, - сказал Санчо.

- Не знаю никакого Санчо, - кричала Тереса.

- Санчо, отзовись! Я знаю, что ты здесь! - кричала девица.

- Никого тут нет, здесь живет одинокая дама!

- Мне известно, кто тут живет! Одного окрутила, теперь взялась за другого!.. Санчо, у тебя семья!

- Всю улицу поднимет на ноги. Впусти ее, Тереса, - сказала Альдонса.

Войдя в комнату, Санчика сказала против ожидания тихо: