Служебное расследование - Эдуард Хруцкий

В коридоре к Игорю подошел старый опер Борис Логунов.

— Ну что скажешь? — спросил он.

— Наплачемся мы с ним, — ответил Корнеев.

— Да разве это главное, Игорь?

— Ты прав, этот руководящий сноб будет всячески мешать работать.

— Я хочу рапорт, Игорь, подать о переводе.

— Куда ты собрался?

— В штаб, бумажки писать.

— Ты не сможешь, не выдержишь.

— Выдержку, Игорь. Ты понимаешь, что мы перестали быть сыщиками. Мы диспетчеры, которые переносят бумажки. Помнишь дело Рогова? Сначала звон литавр, а как копнули глубже, как вышли на неприкасаемых, так сразу команда — руби концы.

Корнеев молчал.

— Ну что ты молчишь? — почти крикнул Логунов. Корнеев вошел в кабинет и вынул из шкафа кофеварку.

— Кофе хочешь, Боря?

— Ничего я не хочу, Игорь. Ничего.

Шумно и весело в ресторане. Как всегда, столики заняты. Сегодня сюда съехались все. Парад туалетов от европейских престижных домов, драгоценностей, взятых неведомо откуда. Парад наглости и дармовых денег.

Толик вышел на эстраду, оглядел зал. Усмехнулся. Он знал, чего от него ждали. Оркестр заиграл и он запел.

О прошлом пел Толик, но песня была новая, недавно написанная. И была в ней горечь последних дней Крыма, и был в ней нэпманский разгул и даже злость была.

Зал затих. Доставала эта песня тех, кто сидел за столиками, заставленными жратвой и выпивкой. Неопределенностью своей доставала, зыбкостью. Прозвучал последний аккорд. Толик поклонился и объявил в микрофон перерыв.

— Толик! Толик! — кто-то позвал его из зала.

Толик всмотрелся и увидел Тохадзе.

Нугзар сидел с какой-то девушкой и махал ему рукой. Толик спрыгнул с эстрады, пошел между столиков, улыбаясь знакомым, пожимая протянутые руки. Здесь его знали все и он знал почти всех, ибо они приезжали в ресторан послушать его песни.

— Привет, — сказал Толик, усаживаясь за стол.

— Здравствуй, дорогой, — Тохадзе налил шампанское в фужер, подвинул Толику, — выпей, за мою Алену. Ты когда-нибудь видел такую…

Тохадзе обнял за плечи молчаливую и действительно очень красивую девушку.

— Ваше здоровье, — Толик поднял бокал.

Алена молчала, царственно кивнула и выпила свой бокал до дна.

Толик чуть пригубил.

— Почему не пьешь, дорогой? Почему! Меня не уважаешь? Алену? — в сердцах заговорил Нугзар, долгим взглядом посмотрел на молчащего Толика, засмеялся.

— Я знаю, ты не такой. Ты наш человек. Спой нам: мне и Алене. Спой такую песню, чтобы я заплакал.

— У нас перерыв, Нугзар, — Толик взял сигарету, закурил.

— Слушай, какой перерыв?… — Тохадзе вытащил из кармана пачку денег, отделил от нее сотенную бумажку, бросил на стол.

— Пой.

— Нет, Нугзар. Люди устали.

— А ты?

— Я тоже.

— Слушай, — голос у Тохадзе стал угрожающе резким, — слушай, дорогой, что за дела. Я плачу вам. Может быть добавить? Да вы… за такие деньги что угодно сделаете…

Толик вспыхнул, погасил сигарету прямо в тарелке Тохадзе, встал и пошел к выходу.

Алена молча улыбалась ему вслед.

Тохадзе дернул щекой и выругался по-грузински.

Толик вышел из зала, спустился по служебной лестнице вниз, открыл дверь с надписью «Администратор». В кабинете закурил, сел у стола, снял телефонную трубку…

— Алена, — Тохадзе обнял ее за плече, — мы сейчас поедем к тебе.

Высвеченная матовыми фонарями аллея была пуста, из дверей ресторана доносилась музыка, невдалеке, за рощей, шумело шоссе.

— Алена, со мной ты будешь счастлива, у тебя будет все. Пошли скорее, — нетерпеливо тянул ее за руку Нугзар.

У темной кипы кустов аллея резко поворачивала. Тохадзе даже не заметил, откуда взялись эти двое. Они заломили ему руки и он закричал, вырываясь.

— Милиция! — крикнула обретшая дар речи Алена.

— Здесь милиция, — сказал подошедший Корнеев.

Он расстегнул молнию на кожанной куртке Тохадзе и вынул из внутреннего кармана пистолет «ПМ».

— Руки. Щелкнули наручники.

— Вам, девушка, тоже придется проехать с нами. Алена невозмутимо кивнула.

Черный коридор коммунальной квартиры был пугающе длинный. Игорь включил свет. Никогда не запирающаяся его дверь. Дверь с целым набором замочков Клавдии Степановны. И третья дверь с сургучной блямбой печати.

Игорь прошел на кухню, вынул из ящика пачку кофе, взял кофейник, поставил на газ.

В коридоре послышалось шарканье тапочек и вскоре появилась Клавдия Степановна. Маленькая, седенькая, добрая.

— Ты хочешь есть, Игорек?

— Спасибо, Клавдия Степановна, не хочу. Игорь присел на табуретку, достал сигарету:

— Ничего, если я закурю?

— Кури, кури. Может, погреть тебе котлет?

— Спасибо.

— Где же ты ешь? Целый день гоняешь по городу голодный?

— Милая Клавдия Степановна, в нашем городе так много мест, где можно поесть.

— Разве это пища, так только язву наживают.

— А жить вообще вредно, милая Клавдия Степановна, от этого умирают.

Соседка посмотрела на Игоря, печально улыбнулась.

— Ты все-таки поешь. Я час целый в очереди простояла, а мяса купила.

— Это подвиг.

— Все смеешься. А ты попробуй протолкнись, у каждого магазина по пять автобусов из Тулы да Рязани.

— Там люди тоже есть хотят.

Клавдия Степановна махнула рукой, оставляя за собой последнее слово, вышла из кухни.

А Игорь налил в чашку густой, почти черный кофе, закурил.

Он сидел, бездумно глядя на старые сломанные часы с выпрыгнувшей и не успевшей спрятаться кукушкой, и мелкими глотками пил кофе…

Шашлык жарили прямо у реки. Рядом с мостками, к которым был пришвартован катер.

Шашлык жарили Гена Мусатов и шофер.

Михаил Кириллович и двое гостей сидели в пестрых легких креслах.

Дым от мангала низко стелился по земле и уходил вверх, в сторону дачи, стоящей у обрыва.

— Хочу здесь беседку поставить, да боюсь, начнутся разговоры, мол, нескромно, — Михаил Кириллович встал, потянулся. — А почему собственно, нескромно? Батька мой, Кирилл Петрович Мусатов, сапоги надел впервые на военной службе. Нас у матери пятеро было, так мы не то что сахара, хлеба вдоволь не видели. На поле работали с утра до вечера не хуже взрослых. Думаю, что теперь и пришло наше время. Мой батька с винтовкой бегал, чтобы его сын жил как подобает.

— Прав ты, Михаил Кириллович, ох как прав, — сказал один из гостей.

Он тоже встал. Но в отличие от крупного, барственно-породистого Мусатова, был небольшого роста, кругленький, лысый.

— Вот тебе, мне, Леониду Федоровичу, — он кивнул в сторону третьего гостя, — страна поручила руководить крупнейшими отраслями хозяйства. Просто так, кому попадя, не поручат? Конечно, нам за это и блага всякие. Сознательные люди, настоящие партийцы, это понимают. А населению мы ничего объяснять не обязаны.

— Прав ты, прав, Леонид Федорович, — Мусатов опять опустился в кресло. — Я что, сразу здесь очутился? Нет. Крестьянскую долю познал. Деревенским комсомолом руководил. Потом учился. Потом Днепропетровский обком. В войну снабжением Ленинграда руководил. Ужасы блокады для меня не книжка. Потом в Молдавии, в Совмине. Теперь — в Москве…

Шофер и Гена поднесли стол, установили его так, чтобы из любого кресла было удобно дотянуться до закусок.

Расставили бутылки, блюдо с шашлыком. Леонид Федорович взял бокал, наполненный вином, отозвал Мусатова в сторону.

— Ну, говори, — усмехнулся Михаил Кириллович.

— Три «Волги» нужно.

— Как нужно-то?

Леонид Федорович провел ребром ладони по горлу.

— Ну, если так… — Мусатов внимательно посмотрел на него.

— Деньги я привез.

— Хорошо. Мое слово — печать.

Они вернулись к столу, за которым Пал Палыч одиноко расправлялся с шашлыком.

— А Геннадий-то у тебя, Михаил Кириллович, орел.

— А что делать? Сын с супругой в Штатах, дочка с мужем в Швеции. Сестра, умирая, просила не оставлять Геннадия. Живет со мной. Парень хороший. Я его завлабом во ВНИИ автомобильном устроил. Работает.

— Женить его надо, — раздумчиво сказал Пал Палыч.

— Вези дочку, окрутим, — захохотал Мусатов-старший, — пора и нам свои роды да династии создавать, не все же другим.

Пал Палыч и Леонид Федорович чокнулись с Михаилом Кирилловичем.

— Значит, вас зовут Елена Семеновна Лужина? А Алена — это, как я понимаю, имя для интимных друзей.

— Каких друзей? — переспросила Алена-Лена. Голос у нее был хриплым, словно простуженным.

— Для интимных, — повторил Корнеев.

— Алена, удобнее так.

— Вы где работаете?

— А я поступаю на курсы стюардесс.

— Как я понял из рассказа вашего участкового, поступаете вы уже пять лет на эти курсы?

— Ну и что. Мое дело, чем я занимаюсь. Не ворую.

— Ну, оставим эту сложную тему в покое. Откуда вы знаете Тохадзе?