Настоящее время - О. Покровский

случилось и времени на проникновение внутрь потребовалось не больше, чем то, на которое хватало моего небезграничного терпения. В здании тоже, боже мой, люду оказалось, будто сельдей в бочке. Двигались по проходам хаотично, толкались, переходили и толпились у стен, киосков и терминалов, приступом брали точки с едой. От мысли о том, чтобы в момент домчаться до касс дальнего следования пришлось отказаться. Да, хорош бы я был, кабы минут за 15-20 до отправления примчался и возжелал купить билет на отходящий.

Тихо. Мерно и надоедливо загудело, защелкало. Лампочки среди горшечных растений на подоконнике загорелись, проводки ожили. Воздух вокруг, кажется, стал маслянистым и озонированным. С разъёмов и антенн то и дело стекали бледные огоньки и мгновенно растворялись. Над столом вибрировал маленькой луной белый шлем Аудитора, пульсация неизвестного характера усиливалась и затихала, разгонялась и становилась медленней. Снаружи завывало и мерцало. В сказках часто встречается фраза «Долго ли, коротко ли», и она как никакая другая уместной окажется в нашем случае. Долго ли, коротко ли, но локти Аудитора опустились на стол, напольные часы застучали маятником, фигура в кресле откинулась назад.

Несколько минут спустя шлем оказался на столе. На свет божий, робкий и тускловатый по случаю зимней поры, явилась тёмно–каштановая голова мужчины около 30-35, с двух-трёхдневной щетиной на щеках и залысиной спереди. Мужчина, а это снова был не кто иной, как Калашников, поднял из кожаной скрипучей уютности и выпрямил высокое тело, быстрым сильным движением сорвал со стола «пишущую машинку», и едва не по баскетбольному одной рукой запихнул в антресоль. Подойдя к окну и пару секунд помешкав, он раздвинул шторы и оглядел двор, с некоторой, кажется, опаской. Двор выглядел почти прежним. –Под голубыми небесами великолепными коврами, блестя на солнце…– пробубнил негромко. Похоже увиденным Аудитор остался доволен.

Ёлка, несмотря на почти полное отсутствие гуляющих, празднично светилась, следы ночного веселья прикрыты нетронутым еще снежком, никакого длинного «лабаза» со стеклянной крышей нет и в помине, а вместо обычно напиханных в центре двора автомобилей- ограждённая детская площадка, тоже по случаю сутра первого января пустынная и тронутая только цепочкой кошачьих следов. По улице, завывая и подмигивая пронеслась карета «Скорой помощи». Степан вздохнул и, потеряв интерес к виду из окна, принялся наводить порядок на столе.

В дверь постучали. Степан отпер и оторопел. Вихрастый, лет семи-восьми пацан с умными тёмными глазами требовательно глядел на него. –Здрасьте, дядь Стёп, – маленькая ладошка обхватила дрогнувшую Калашниковскую ладонь. Гость прошёл по коридору в кухню и занял место, которое хозяин только собирался ему предложить. –Подарок Вам, – и на стол лёг альбомный лист, с середины которого, из круговерти звёзд и галактик глядела на Аудитора… маленькая фигурка в домашней одежде и белом космонавтском шлеме. Малец сидел, устремив взгляд на кухонный шкафчик и довольно улыбнулся, когда длинная Степанова рука нырнула туда за подарком. -А какой будет год? –начал разговор Егорка, после чего вопросы посыпались как конфетти из хлопушки, частые, разные и порой неожиданные. И Степан снова удивился кругозору и знаниям шкета, не без доли, правда, некоей оторопи… Звонок в дверь прервал научную беседу. В открытую Калашниковым дверь вошёл Егоркин дед. Глянув строго на внука, на хозяина, на еще не вскрытый подарок покачал головой: – Ты, Егор, меру-то знай, чай замудровал уже дядю Степана своими «как» да «почему». Не пора домой? Ты уж, Степан, прости меня, но паразит этот такие вопросы задаёт, что ни я, ни родители его, когда приезжают, не могут ему всего разъяснить, вот только от тебя когда приходит, ему денёк-другой, пока новых «почемуков» не напридумывает, вроде всё понятно. Вот и отпускаю… И скоренько почаёвничав, старый и малый, раскланявшись, ушли.

Аудитор опустился на табурет. Ну что сам он всегда после «сеанса» разный- это ещё ничего, что дед мальца каждый раз другой- тоже нормально, но сам Егорка мало того, не меняется, так ещё всякий следующий приход ведёт себя так, будто помнит, что в прошлый раз было… -Хрень какая-то, – Калашников потряс головой. Но мысли не отпускали. Он понял, что устал и нуждается в неспешной прогулке по морозцу.

Утро зрело, наливалось светом. Навстречу начали попадаться прохожие, сначала редкие, дальше чаще. Из глоток метро выходили одиночки и компании, снимали маски и спустя секунды ничем уже не выдавая в себе страх перед «пандемией», кричали и веселились. Благодаря тому, что в людные места попадать хотелось не всем, народу было немного, только дети, казалось, были чужды опасению…

Аудитор шагал и шагал, не замечая празднующих, не считая ни времени, ни расстояния и думал про мальчика с умными тёмными глазами, которому ведомо, быть может, то, понимать которое сам Степан начал, да и то с долей сомнения, лет пятьсот спустя после первой своей попытки изменить некий установленный в обществе порядок. Так, если мир своим ходом жил и развивался ещё до Калашникова, возможно Аудитором был тогда другой, неведомый ему человек? И отчего он, Степан, должен вечно брать на себя заботу о преобразовании жизни и предаваться тягостным размышлениям о том, какая доля и какой путь для человечества предпочтительней?

Несколько раз весёлые компании поздравили высокого мощного мужчину с наступившим, пожелали здоровья и перемен. Пару раз сам Калашников, улыбнувшись, ответил на поздравления. Но мысли его находились не здесь и не сейчас. Привыкнув мыслить эпохами, Аудитор близок был к главному, пожалуй, решению своей жизни. Чтобы не сбиться, не утратить решимости и совершить задуманное, он развернулся и быстро зашагал в сторону дома.

Не раздеваясь Степан достал «машинку», отметил довольно, что шлем с утра оставался на столе и, погладив нежно подлокотники кресла, опустился в него, в который уже в жизни раз скрипнув старой кожей. Развернул «лицом» к себе шлем, провёл рукой по его гладкой округлости и что-то громко перещёлкнул на «машинке». И снова загудело, и засверкало, зазмеились проводки, но… Продолжал метаться вправо-влево маятник старых часов, воздух оставался вполне себе обычной плотности, да и за окном по-прежнему заканчивалось утро первого января.

Через несколько минут Степан отключил оборудование и решительно встал. Почти тут же в дверь постучали. –Заходи, Егор, открыто! – быстро произнёс Калашников. Мальчик молча шагнул внутрь, затворил за собой дверь, и пожал протянутую навстречу руку. Степан еще раз оглядел его, очевидно надеясь и одновременно боясь передумать, после чего взял в руки шлем и протянул мальчику. Тот принял, но, беспомощно посмотрев на занятые руки. Вновь поставил на стол. – Дядь Стёп, – вынул из-за пазухи сложенный лист: – Тебе …

Степан придержал тяжёлую дверь, не позволяя ей громко хлопнуть. Опустил ключ в почтовый ящик на двери квартиры, где жил с дедом Егор, и