Настоящее время - О. Покровский

О.Покровский

Настоящее время

В жёлто-розовом неестественном свете блистали редкие снежинки. На улице- никого, лишь ворона, надеясь, что на нее-то внимания не обратят, исподтишка наблюдала немигающей чернотой глаза за нелепо одетой фигурой.

Высокая же фигура- Степан Калашников, или, как он предпочитал себя называть- Аудитор, подмечал любую мелочь, едва кинув взгляд вокруг. Сегодня, 1 января 21 года, глаз ему кольнула печальная пустота. Там, где каждый год наутро после проводов старого года заторможенные взрослые и шустрая детвора всех возрастов продолжали догуливать, только мусор остатками полуночного празднования некоего количества жителей района единственно намекал о том, что город не покинут населением и не стал жертвой зомби, оборотней и агентов Антанты.

Так уж вышло, что и я не сумел соблюсти указания и рекомендации, да сгонял, таки, в столицу. Здрасьте, приехали. Серый полупустой перрон, одиночки в повязках, марлевых намордниках и тёмно раскрытый вход в воксал. Это Москва Пандемийная неприветливо встречает декабрьской ростепелью.

Если уж в обычное время работает лишь один транспортёр, то сейчас и вовсе глупо ждать обоих… Медленная очередь, где мнутся 4-5 человек. Сумки -на ленту, всё из карманов -на стол. И почему только в моём городе туповатые охранники заставляют входящих в воксал ключи и телефоны складывать в лотки, которые до тебя тысячи грязных рук брали уже, и ставили на ту же ленту транспортёра? Может мэр, или специальные службы все же обратят на это внимание? Ну хоть когда-нибудь, как будет на то их воля и время… Если уж не ковид, то и вообще здоровья это точно не прибавит.

С опаской левой «одетой» рукой открывши тяжелую дверь, вываливаюсь на улицу и сворачиваю в метро. Представьте себе, представьте себе, зелё… там тоже народу крайне мало. А ведь будний день. Утро. Маска, политкорректно зацепленная за уши, сразу натирает и душит. Гляжу провинциальным сусликом на москви… окружающих, все подмечаю. Немало, кто едет «голышом». Тётки, чем-то замученные и истощённые настолько, что никто им замечаний не делает; длинные тинейджеры, которые, может, если пообещать в лобешник, беспонтовый намордник и наденут, но совершенно без удовольствия; пара невзрачных, но представляющих себя самодостаточно грозно брутальными особями толстяков лет 35-37 с плешинами в жидковласых макушках… И все сидят через одного на местах, не заклеенных лентой крест-накрест. Равнодушно и тупо уселся рядом. Сами мы не местные, понимаешь, будем, моя твоя не понимай, всё равно в столицу не один же в вагоне ехал…

А вот на станции пересадки вагон, куда удалось втиснуться, вовсю кричал уже не о социальной и санитарной дистанции, а о потере здравого смысла, ибо дышать через пропитанные своей и чужой заразой повязки, стоя нос к носу и будучи стиснутым со всех сторон, нелегко, вредно и…глупо. Зато следующий поезда метро подошёл через 40 секунд после того, на который не побежамши, опоздал. Веришь ты, а может не веришь, но хватануть заразу на самом деле несложно. У каждого из нас есть знакомые заразившиеся. Одни уже переболели, другие ещё борются… Вся страна, да что страна, весь мир надел маски

Не далее, как сутки назад, когда некая мысль, зароненная в его голову, проросла желанием изменить ход событий и саму ситуацию, Калашников пошел «в народ». Зацепив за уши нелепую марлевую, явно неспособную защитить от вируса, но отбивающую охоту шастать по общественным местам тем, что безбожно натирала уши, маску, он заходил в магазины, катался в трамваях, втиснулся в набитую до отказа маршрутку и слушал, рассуждал, анализировал… Пообщался с парой пожилых женщин, нарвался на грубость от высокого губастого мужика с женским лицом и препротивным голосом, после чего посчастливилось послушать усталую потухшую женщину- медика. Её история оказалась сродни фильму о зомби-апокалипсисе и совершенно была противоположна большинству суждений, что удавалось Аудитору услышать раньше. Но большинство встреченных, вторя заявлениям тысяч граждан в сетях, на радио и с экранов сходились на том, что год, мало того, что прошел впустую, но и отбросил общество и каждого его члена в отдельности назад. А иные к тому же переболели сами, а то и потеряли кого из близких. И желание Калашникова действовать росло, крепло и выливалось в понятный, пожалуй, только ему, стройный план.

Степан вздохнул, попытался было оживить малость подпропавшее желание прогуляться по холодку, что оказалось нереально, развернулся и поскрипывая подмёрзшим снежком двинулся назад к подъезду. Аудитору срочно захотелось поправить настроение, да и всё, пожалуй, положение дел, причём полностью, а не в отдельно взятой стране… Шаги его делались твёрже, походка уверенней, улыбка на тонких губах мечтательней. Ворона поёрзала на своей ветке, проводила человека до двери, так ни разу и не мигнув, и втянула голову в тушку, закрыв наконец глаза.

Отперев иззубренным тёмным ключом толстую деревянную дверь, молодой человек ввалился в длинный тёмный коридор и пошаркал ногами о ворсистый коврик. После стащил с рыжей головы чёрную машинной вязки шапочку, повесил на крючок серенькую кургузую курточку и шагнул, повернув старинную латунную ручку, в комнату по правую руку, где уютное массивное кресло бесстыдно маняще приглашало усесться перед тяжёлым двухтумбовым столом, крытым зелёным бархатом с аккуратными двумя-тремя стопками бумаг. Не парясь по поводу явной музейности помещения, вошедший опустился в мягость кресла, не глядя вытащил из ящика стола книгу в зеленоватом бархате и зашелестел страницами. Некоторое, впрочем, довольно длительное время, нездешняя густая тишина разбавлялась только шуршанием переворачиваемых страниц, маятниковым пощёлкиванием, да каждые полчаса боем напольных часов. Время неторопливо шло своим, невесть кем, когда и для чего заведенным порядком: -Тик-так, тик-так… Бом-м…

Серегина голова отказывалась воспринимать происходящее адекватно. Она шла кругом, заставляла владельца при ходьбе хвататься ослабевшими руками за все, что оказывалось в пределах их досягаемости. Серегу шатало и только руки были зыбкой гарантией того, что не случится столкновения с чем-то, что может оказаться достаточно опасным и причинить травму, либо привести к падению. Лежать парню было тошно и страшно, пожаловаться доктору на состояние представлялось нереальным из-за непрекращающегося болезненного кашля, который начинался спустя секунд десять после начала разговора. Невзирая на лекарства, принимаемые больным, ни боль в груди, ни выматывающий кашель не прекращались, а температура, та и вовсе повышалась третьи сутки. Серега не был в палате самым трудным и внимания на него обращалось не больше, чем на прочих пациентов. А становилось ему все хуже и хуже. Сознание было затуманенным, ни одна мысль не оказывалась законченной, самочувствие и поведение –как у сильно нетрезвого человека. Парень слабел и угасал. Верно, тихо и равнодушно.

Спросите меня, дорогие мои друзья, чем мне больше всего запомнится прошедший год и ответить смогу, не задумываясь только лишь об ограничениях, связанных