Эксперимент - Николай Амосов

Столь же символично и мое участие в работе родного Института сердечной хирургии. Хожу туда два раза в месяц, обсуждаем с друзьями проблемы, приходят бывшие пациенты, а также чудаки-изобретатели глобальных теорий, ищущие поддержки. Это называется «Почетный директор». Институт меня радует: во всеобщем бедламе хирурги ухитряются хорошо работать, результаты лучше, чем при мне. Количество операций уменьшилось примерно на четверть, появились новые, их позаимствовали по заграницам, куда теперь ездят запросто. Директор Г.В. Кнышов работает хорошо. Вот только меня раздражает, что больным приходится платить за операции. Хорошо, что в этом не участвую.

Конечно, моя активность не идет сравнение с прошлой. Пришлось приспосабливаться, уменьшить притязания, привыкать.

Во всяком случае, от эксперимента у меня было самое главное — уверенность в будущем. Жил, не оглядываясь на возраст: хотя и без операций, без лекций, без институтской текучки, но с интересом. Теперь будущее сократилось. Но работа продолжается: мои темы неисчерпаемы а остановка — смерти подобна.

Да и надежда не потеряна: может быть, удастся скомпенсировать сердце? Все еще верится. Кажется: вот завтра встану здоровым.

Так и живу… Несчастлив? Нет. «На свете счастья нет, но есть покой и воля»…

Огонек. — 1997. — № 49

Человек умирает, когда он исчерпан

Так все-таки стоит ли доживать до глубокой старости?

В «Огоньке» № 32 за 1995 год и № 49 за 1997 год мы печатали интереснейшие и на редкость откровенные очерки всемирно известного хирурга и ученого о самом себе, точнее, об эксперименте, поставленном над самим собой. Его смысл: подтвердить или опровергнуть собственную гипотезу о возможности омоложения организма посредством интенсивных физических нагрузок.

В конце второй публикации были такие слова: «…надежда не потеряна: может быть, удастся скомпенсировать сердце… Кажется: вот завтра встану здоровым». К сожалению, этого не случилось. Николая Михайловича ждали новые испытания.

Николай Михайлович Амосов родился в 1913 году. Его отец, по определению самого Н.М. Амосова, из полукрестъян-полурабочих, подверженный «семейной страсти» к водке, рано оставил семью. Мать, крестьянская дочь, окончила школу повивальных бабок, стала акушеркой («…за 24 года работы, на три с лишком тысячи родов, умерла одна роженица», — с гордостью писал о матери прославленный врач-академик).

Учился в деревне, потом в школе второй степени в Череповце. Далее — механический техникум, работа на электростанции лесозавода под Архангельском. «Самым главным в жизни была работа и чтение». В 1934 году поступил во Всесоюзный заочный индустриальный институт. За один семестр прошел (и сдал экзамен) весь вузовский курс высшей математики.

Но мечтал об университете. К тому же грозил призыв в армию… Однако в МГУ сказали: «Вы — служащий. Получите все пятерки — пройдете, нет — значит, нет». Рисковать было нельзя. Пришлось поступать в Архангельске, в медицинский. «После заочного института вся эта медицинская зубрильная наука казалась пустяком». Перепрыгнул через курс. Хотел сделать это еще раз — не разрешили: «Нужно видеть много больных». И тогда Амосов начал проектировать… огромный аэроплан с паровым котлом и турбиной.

В 1939-м окончил медицинский (диплом с отличием), а в 1940-м — индустриальный институт: защитил проект своего парового самолета (диплом с отличием). Одновременно приступил к хирургической практике — в Архангельске, в Череповце. «А потом война, ведущий хирург полевого госпиталя, потом областной хирург в Брянске…..С 1952 года — в Киеве, в клинике, которая потом стала Институтом сердечно-сосудистой хирургии, а Амосов — ее руководителем. И одновременно — заведующим отделением биологической кибернетики в институте кибернетики. Лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического Труда, академик. Остальное хорошо известно по его замечательным книгам и публикациям в прессе, в том числе в «Огоньке».

(По «Книге о счастье и несчастьях» Н. Амосова)

Этой весной я закончил книгу воспоминаний «послесловием» накануне отъезда на операцию. В нем написано: «жизни нет». За текстом слышно больше: нет желания жить. Об операции я серьезно не думал, даже в последний год, когда сердце снова увеличилось в размерах, наросли одышка и стенокардия. Я все еще себя успокаивал: по данным ультразвукового исследования (УЗИ), показатели не ухудшались уже четыре года. (Правда, это не вязалось с возрастанием объема сердца и стенокардией… Да, я не разобрался в этом явлении. Не хватало квалификации).

…Так и тянул, постепенно сокращая нагрузки и увеличивая дозы нитроглицерина. А последние месяцы еще очень хотелось дописать книгу…

Положение изменилось в середине мая этого года, когда осталось полгода до пяти лет эксперимента. Во-первых, ухудшение стало быстро прогрессировать. Во-вторых, Толя Руденко (нет, Анатолий Викторович, доктор мед. наук, отличный хирург) 12 мая целый час рассказывал о своей трехмесячной командировке в Германию, в клинику Кёрфера в маленьком городке Бад-Ойнхаузен, недалеко от Дюссельдорфа. Толя описывал просто чудеса: 4 тысячи операций в год — шунтирование и замена клапанов (наряду с десятками пересадок сердца и другими сложными вмешательствами), и смертность 1–3 %. Оперируют в любом возрасте. Настоящая фабрика обновления сердец, организованная с немецкой тщательностью и точностью. Операции, разумеется, платные.

Я восхитился, однако даже не подумал: «Вот бы мне!» Так далеко… денег нет… чужие люди… Да и стоит ли? Поживу еще с годик…

Так бы это и забылось, но тут включилась моя дочь Катя. Тоже уже не Катя, а Екатерина Николаевна, профессор, зав. кафедрой терапии в мединституте, притом кардиолог. Все говорят — очень энергичная… Она и Володя Мишалов, зять (тоже доктор наук и кафедру хирургии получил), дружат с Руденко и, естественно, получили всю ту же информацию.

Катя завелась сразу. Пришла к директору нашего института Г. В. Кнышову, он собрал заведующих отделениями, и решили: «Ехать немедленно». Сопровождающая — Катя, в помощь ей — Толя. Отправили факс Кёрферу, поговорили с ним по телефону и через день получили официальное разрешение: приезжайте. Стоимость операции 44000 марок.

Начались хлопоты. Катя, Володя, Г.В. Кнышов и его штат, Академия мед. наук, включая президента Александра Федоровича Возианова, добывали заграничные паспорта, немецкие визы, билеты и… «дойче марки». У меня было около 6000 долларов: накоплены за пять лет от экономии, гонораров, стипендии Сороса — на случай смены стимулятора сердца. Этих денег хватит разве что на дорожные и квартирные расходы. Спасибо зав. горздравом Бедному Валерию Григорьевичу. Он ходатайствовал — и правительство разрешило потратить такую сумму. Тоже спасибо. Вполне могли отказать.

По телефону договорились с Кёрфером: место в клинике зарезервировано.

Конечно, многие нас провожали: родные, институтские. В связи с волнениями (адреналин!) сердце работало плохо, ходил с трудом, постоянно принимал нитроглицерин. Катя заказала такой билет, что все путешествие меня должны были возить в коляске, как полного инвалида. Это очень пригодилось, потому что по лестницам я уже ходить не мог.

Кажется, я уже где-то писал, что человек живет одновременно в нескольких концентрических мирах, существующих сами по себе, но и отражающихся в его мыслях и чувствах — приятных и неприятных — в «кругах» его психики.

Самый узкий мир: свое тело, органы, боли, дыхание, позывы.

Второй круг пошире: люди и предметы, замкнутые на меня, на ощущения, со своими отношениями ко мне. В основном это семья и друзья.

Третий круг: люди и предметы из сферы труда и периодических соприкосновений.

Еще дальше — четвертый круг: «общество» (массы и фигуры), мое место в нем.

Наконец, последний круг — мир информации и идей, беспредельный по широте и глубине, с собственными дорожками в нем.

Удельный вес каждого «мира» в мыслях очень разный: от ничтожного до всепоглощающего. Зависит он от типа личности, образования, а главное — от включенности в процессы того или иного круга. Каждый из них имеет свою «толщину» — по значимости в мышлении данного человека. И еще — по субъективной окраске чувств и ощущений — от радостных до пронзительно страдальческих.

Все это в полной мере относится и ко мне. Я находился в очень узком мире, когда 26 мая часов в 11 вечера мы достигли цели, городка Бад-Ойнхаузен. Он совсем маленький, с одно— и двухэтажными домами. Да, маленький — но 4000 операций в год на открытом сердце!..

Медсестра уложила меня в постель. Поспать бы после дороги. Но пришла врач, и начались расспросы о моей болезни. Катя отлично говорит по-английски, чуть-чуть — по-немецки. У Толи хуже английский, но лучше немецкий. Обо мне речи нет — читаю по-английски, могу мысленно сконструировать фразу, но — ни понять речь, ни произнести…