В действующей армии - Николай Гейнце

От неё у него дочь, одного году от роду.

Он служил переводчиком при порт-артурском окружном суде, был в Порт-Артуре во время первых бомбардировок, но затем жену с дочерью отправил в Иркутск к её дяде, а сам был послан в распоряжение командующего войсками Забайкальской области г.-м. Парчовского.

Н. А. Ким глубоко верит в близкое занятие Кореи русскими войсками и победное окончание войны.

Но прозвонил третий звонок, и я принуждён был расстаться с интересным собеседником.

Едем далее. Спустилась ночь.

Лесные пожары на горах продолжаются, являя собою грандиозное зрелище – огромные участки леса в огненных языках пожирающего пламени.

Когда пишешь наскоро дорожные впечатления и беседы со встречающимися на пути интересными людьми, невольно получаются пропуски – результат забывчивости, а самое изложение, конечно, страдает формой.

Когда же пишешь в поезде при тряске вагонов, эти недостатки конечно усугубляются – да простит их мне читатель.

Пропуски можно однако пополнить, что я и делаю.

Несколько ранее я упомянул, что в настоящее время весь великий сибирский путь носит на себе следы недавнего проезда по нем г-на министра путей сообщения князя Хилкова – всюду новые разъезды, иные ещё строятся, иные лишь намечены поставленными в стороне вагонами со звонком.

Иллюстрацией к этой неусыпной и утомительной работе г-на министра служит случай, переданной комендантом пристани «Танхой».

На пароходе «Ангара», при переезде через Байкал, с князем Хилковым от переутомления сделалось дурно, и он упал бы, если бы его не поддержали.

К довершению опасности г-н министр стоял около открытого люка.

Эта поездка министра была положительно подвигом государственного деятеля.

Сообщая мою беседу с корейцем Н. А. Кимом, забыл упомянуть, что он в настоящее время православный.

По этому поводу разговорился с едущим вместе со мною из Петербурга чиновником министерства иностранных дел Г. А. Казаковым.

Он направляется в Пекин, куда командирован в состав нашей миссии.

Почти вся его служба прошла на Дальнем Востоке, в Корее и Японии.

– Корейцы принимают православие, – сказал он мне, – для того, чтобы быть русскими, к чему они очень стремятся. Бывший начальник нашей духовной миссии в Корее архимандрит Хрисанф рассказывал мне, что многие корейцы, приходившие к нему с просьбой окрестить их, думали, что с принятием православия они сделаются русскими подданными. Когда же о. архимандрит разуверял их в этом, то большинство из них не принимали православия… Находились, впрочем, и такие корейцы, которые явились принять православие в надежде получить за это 25 рублей. Басню об этой плате распространяли между ними японцы.

Разговор мой с Г. А. Казаковым коснулся русских колоний в Японии.

– Особенно много русских, – сказал он мне, – в Нагасаки и в окрестных деревнях… Там и японцы говорят хорошо по-русски. Вероятно, многие русские и теперь, во время войны, остались в Нагасаки. Я почти уверен, например, что там живёт до сих пор г-жа Воронцова – жена капитана одного из пароходов восточно-китайской железной дороги. У неё в Нагасаки свой домик, и она, несмотря на предупреждение мужа, отказалась перед объявлением войны выехать из него. Я уверен, что японцы всячески охраняют её – в этом смысле они любят играл в «джентльменов».

Со станции «Адриановка» красивые виды исчезли – кругом сперва тянулись невысокие горы без всякой растительности, кроме невысокой, уже вянущей травы, а затем идут такие же необозримые степи, с небольшими табунами одногорбых и двугорбых верблюдов.

Печальные картины.

И так, говорят, будет до Харбина.

К довершению задул такой сильный северо-восточный ветер, что во время стоянки вагонов их качает.

Китайцы называют этот ветер «кирфун».

Впереди в перспективе другой ветер – «тайфун».

До ст. Маньчжурия осталось 120 вёрст.

VII. Сквозь Хинган

Вот и «Манджурия».

В ожидании поезда, который отбывает от ст. Маньчжурия в половине двенадцатого, мы все собрались в буфете кто за чаем, кто за утренним завтраком.

Здесь впервые мы увидели фальшивый рубль японского изделия.

Любопытное его отличие от настоящего.

Он сделан превосходно, но, между тем, когда на последнем надпись гласит:

По предъявлении выдаётся из разменной кассы Государственного банка.

на японском фальшивом она только неправильно свёрстана и отпечатана следующим образом:

По предъявлении выдаётся из разменной кассы Государственного банка.

Ошибка японского метранпажа.

Наконец мы двинулись с воинским поездом, к которому прицепили вагон второго класса и несколько вагонов третьего класса.

Таким образом составился поезд из 42 вагонов.

Среди провожавших поезд было несколько раненых, но уже выздоравливающих солдатиков, в бою под Тюренченом.

Люди доблестного 11 полка.

– Дело было жаркое! – говорили они. – Народ японцы жидкий, плюгавый, но силища их была страсть, целая армия, а нас всего два полка.

Поезд двинулся.

С нами едет охрана из пограничных стражников, на случай нападения хунхузов, что случается.

За последнее время наблюдаются случаи покушения на взрыв воинских поездов положенными на рельсы пироксилиновыми петардами.

Петарды кладут китайцы, конечно подкупленные японцами.

Двух таких даже уж задержали.

Однако, никто из нас не думает об опасности пути, все офицеры, как старые, так и молодые, бодры и веселы, это действует и на меня, и я, ничуть не рисуясь, могу сказать, что спокоен и бодр.

Велика по своему нравственному значению русская пословица: «на миру и смерть красна».

Ввиду, что я сжился, так сказать, за эти две недели с моими спутниками, мне оказывают всякое покровительство и, несмотря на тесноту, я имею целый диван около столика, на котором могу писать.

Даже верхнее место над моим диваном не занято.

«Железная одесская бригада», офицеры которой едут со мной, оказалась и самой любезной бригадой.

Поезд идёт медленно по 14 вёрст в час, вагоны страшно качает и как-то подталкивает – писать возможно только на остановках более или менее продолжительных.

Вместо звонков при отходе поезда со станции раздаются кавалерийские сигналы.

Сегодня ночью в Хайларе встретился с петербургским врачом Н. Ф. Баймаковым.

Он в эту же ночь ожидал в Хайларе следующего поезда с сёстрами и всем необходимым для открытия здесь запасного полевого лазарета.

От Хайлара кончаются унылые монгольские степи, и начинаются вновь живописные гористые места.

Все эти места ознаменованы сражениями наших доблестных войск с китайцами в 1900 году.

Подъезжаем к Хинганскому хребту, на вершине которого похоронен Г. М. Смолянников, бывший офицер 15 стрелкового его высочества князя черногорского Николая полка.

В 1900 году он был переведён в охранную железнодорожную бригаду и на Хингане бился против китайцев с сотнею терских казаков.

Раненый в ногу, он упал и истёк кровью.

Его нашли мёртвым и похоронили на месте смерти.

Крест над его одинокой могилой производит сильное впечатление.

Входим в туннель, открытый для движения только в нынешнем году – прежний путь обходный оставлен.

Туннель пробит в скалистом хребте Хингана и представляет из себя поразительную человеческую работу.

Двери и окна вагонов запираются наглухо и поезд погружается во тьму.

Маленькие электрические лампочки, освещающие туннель, чуть мерцают во мраке.

Подъезжаем к ст. Бухеду.

Около неё большой посёлок, с торговыми заведениями.

На некоторых любопытные вывески вроде «Дешёвая торговля», «Одесская (?) булочная» и т. д.

На станции приклеены афиши, возвещающие, что любители исполнят в этот вечер в пользу раненых воинов «Наталку-Полтавку» и дивертисмент.

Спектакль будет происходить во врачебном пункте.

Встретились с поездом, на котором помещались больные солдатики, а также и раненые под Тюренченом.

Те же отзывы о неравности боя.

Раненых и больных эвакуируют в Читу.

К Цицикару подходим ночью.

Мои попутчики офицеры, большинство из них совершали катайский поход, вспоминают взятие этого города русскими войсками в 1900 году.

От Цицикара жаркая, ветреная и пыльная погода сменилась дождливой, кругом начались необозримые степи.

Время тянется томительно долго и путь сокращается только порой интересными беседами.

Такую беседу я имел, между прочим, с едущим в одном с нами поезде прокурором порт-артурского окружного суда Б. И. Околовичем.

Он ещё 1 ноября уехал в отпуск в Петербург, а теперь возвращается сперва в Харбин, а затем в Мукден.

Порт-артурский окружной суд после начавшихся бомбардировок уехал сперва в Харбин, а затем в Читу, где находится до сих пор и лишь на днях снова переселяется в Харбин.

Текущие дела вывезены, а остальные оставлены в Порт-Артуре.