Прощай ХХ век (Память сердца) - Татьяна Андреева

Создатели этого проекта и мечтать не могли о такой популярности своего детища в далекой России. Сомневаюсь, что и отечественные продюсеры этой передачи могли предвидеть, сколь сильное впечатление произведет этот нехитрый напев в исполнении крепкого сына африканского народа на российских деревенских пенсионеров.

Мы опять переезжаем. Это не так уж и сложно. Своих вещей у офицеров немного: мебель казенная, столы, стулья, кровати — все с металлическими бирками и номерами на задних стенках, написанными черной или красной краской. Освободился финский домик в военном городке, рядом с частью. Домик кажется нам дворцом, по сравнению с предыдущей квартирой. Он деревянный, но снаружи, как чешуей, внахлест покрыт прямыми листами шифера. В нем три комнаты, кухня и коридор. Туалет находится в доме, но сиденье у него деревянное со съемной крышкой. Не дом, а чудо конструкторской мысли. У нас с Сашей теперь отдельная комната. Вдоль стен стоят наши кровати, у окна стол, у двери шкаф. Между кроватями проход узкий, в два шага, поэтому на шкафу мы постелили старое одеяло и сделали лежанку, куда по очереди залезаем читать. Мы с братом вездесущи, но особенно нас тянет вверх. Мы не слезаем с чердака, с крыш сараев, заборов, деревьев в ближнем лесу. Поскольку старшие все время заняты, мы с упоением исследуем окрестности и забираемся в самые опасные места — в болотца, речушки и пруды с пиявками. Купаться в лесных ручьях мы начинаем, как только сойдет снег. К счастью мама об этом ничего не знает.

Мы с мамой очень близки. Нам хорошо вместе, мы поем на два голоса любимые песни: «Вот кто-то с горочки спустился, наверно милый мой идет, на нем защитна гимнастерка, она с ума меня сведет»; «Осенний лист, такой нарядный, ко мне в окошко залетел, а мой хороший, мой ненаглядный и посмотреть не захотел, наверно он меня не любит, другие нравятся глаза, он не придет, не приголубит, завянет девичья краса»… В Доме офицеров работают кружки для офицерских жен и детей. Мама поет прекрасно, в ней течет половина южной казачьей крови. Она поет в хоре и, по-моему, руководит им. Женщины и дети военного городка живут обособленной от остального населения жизнью. Через много лет я поняла, что эта жизнь была гораздо более сытой и обеспеченной, чем у окружающих нас грязовчан. Хотя и с трудом, некоторые продукты можно было купить, например яйца, которые папа очень любил. Мы, как и все офицерские семьи, копали огород вокруг дома, сажали картошку, морковь, свеклу, капусту. Но кроме овощей мы разбивали клумбы и сажали цветы. Перед крыльцом у нас была маленькая лужайка, заросшая травой, а на клумбах все лето качались на длинных стеблях цветные ромашки и папины любимые флоксы. Здесь хорошо было лежать на одеяле и читать книжки. Чтение в нашей семье считалось отдыхом, мы довольно много помогали родителям. Носили воду из колонки, находящейся метрах в пятидесяти от дома. Помогали пилить и колоть дрова, носили их в дом и топили печи.

Видимо мясо тоже трудно было достать, поэтому мама завела уток и кроликов. Уток я не любила, они загадили весь двор, не пройти, не проехать. Их быстро съели и больше не разводили. А вот, кролики мне очень нравились. Серые, ушастые, поначалу такие маленькие и удивительно красивые. Я брала в руки крольчат, гладила и кормила их травой, выпускала побегать на лужайке. Они жили у нас в сарае, за домом. Кроликов разводили многие в Грязовце. Эти неприхотливые животные размножались быстро, принося людям нежное мясо и мягкие шкурки. Развели кроликов и в моей школе, за ними ухаживали все дети. Я так увлеклась кролиководством, что проводила все свободное время на школьной ферме, чистила клетки, кормила животных остатками каши и хлеба из школьной столовой, рвала для них траву. Утром раньше всех бежала в школу, унося в портфеле свой завтрак кроликам. Про меня даже заметку в местной газете написали и напечатали фотографию с двумя крольчатами на руках. Внезапно все закончилось. В школе на кроликов стали нападать крысы и съедать почти весь молодняк, да и зимой кормить их было нечем. А дома, по осени мама решила побаловать семью крольчатиной и забила первого кролика. Он висел в сарае над дверью, привязанный за лапы веревкой, вниз ушастой головой, и с носа капала кровь. Это было ужасно. Есть кролика я не стала. Как можно есть друга?!

Зимой мы с родителями ездим в лес на лыжах. Лес начинается сразу же за железной дорогой, совсем близко от военного городка. Деревья кажутся огромными, особенно елки и сосны, осины и березы. Вдоль просеки тянется неровная лыжня, справа и слева от нее — девственно чистый снег, глубокий и мягкий, укрывающий от холодов землю, деревья и кусты. На снегу много следов. Папа показывает нам — вот заяц пробегал, вот мышиный след, вот лиса бежала за зайцем, а вот куропатки зарылись в снег от лисы. Подальше в лесу мы видим волчьи следы. Здесь прошла волчья стая, хищники идут прыжками, след в след, поэтому отпечатки остаются глубокие и большие. Интересно, что волчий след тянется какое-то время вдоль лыжни. В январе голодные волки близко подходят к городку и по ночам утаскивают собак. Ходили слухи, что не раз волки нападали и на людей, главным образом, вечером и на лесных тропах, ведущих из деревень в Грязовец. Слушать такое жутко, но охоту бегать в лес не отбивает. Разве может быть что-нибудь чудеснее запаха сухой горящей хвои на расчищенном от снега клочке земли? В этом запахе и аромат еловой смолы, и морозная свежесть заледеневших веток валежника, и чистый лесной воздух, расправляющий легкие и веселящий сердце! Ничто не радует глаз так, как весело пощелкивающий тонкими ветками костерок. Жаль тех, кто никогда не испытывал упоения свободной жизнью наедине с природой. Жаль тех, кто не видел и не ощущал всем сердцем, каждой клеточкой своего тела, как меняются в лесу времена года. Как в апреле, надрезанная ножиком береза истекает прозрачным кисловатым соком, как сквозь сухую траву и жухлые листья пробиваются первоцветы и весенние грибы, строчки. Что за чудо покрытый желтым пухом цветущий ивняк! Весь лес цветет распускающимися почками и будто гудит бродящими в нем соками. Земля еще холодная, мокрая, но в болотцах и в канавах уже появляются желтые цветы. Весной в природе правят два цвета — желтый и зеленый. Может быть, с тех детских лет это мои любимые цвета. Заглядывал ли кто-нибудь в канаву или в ручей весной? Только сойдет снег, как в канаве появляется лягушечья икра, лежит на воде прозрачной кучкой около какого-нибудь листика или травины и ждет, пока из нее не проклюнутся юркие головастики. В это же время в канаве появляются тритоны похожие на уменьшенных в сотни раз древних ящеров. Мы с братом ловим тритонов и сажаем их в банку с водой. Налюбовавшись на их длинные тельца и похожие на лягушачьи лапки, выпускаем их на волю. В мелком ручье под железнодорожным мостом, в прозрачной воде извиваются черные и серые ленточки пиявок. Черви и пиявки вызывают у меня гадливость, хотя я признаю, что это необычные живые существа, по-своему совершенные и прекрасные. По-моему, в природе прекрасно все, даже грязь и лужи, даже коричневая гнилая листва и сухая трава, только показавшаяся из-под стаявшего снега. Грязь подсохнет, лужа отражает солнечный свет и в ней кипит жизнь каких-то мелких существ, едва заметных глазу, а сквозь сухостой снизу просвечивает прикорневая зелень. Гнилые листья пряно пахнут надеждой на новую, молодую жизнь. Неприятно и страшно смотреть только на мертвых птиц и животных, они напоминают о конечности всякого бытия, показывая, что в телесной смерти красоты нет.