Прощай ХХ век (Память сердца) - Татьяна Андреева

Какой-то Новый Год в Архангельске. Мама шьет мне к празднику платье из двух кусочков ткани — юбка, рукава и спинка из темно-бежевой шерсти, а вставка на груди и воротничок из синего в белую крошку бархата. Бархат такой нежный, а крошка на нем мелкая, твердая и чуть-чуть царапает руку. Идет примерка, я стою на стуле, а мама ходит вокруг меня с булавками во рту, поэтому она не говорит со мной, а только делает мне знаки головой и улыбается. Мне платье ужасно нравится, и я верчусь во все стороны, пока не получаю шлепка. Но я все равно счастлива — наступает праздник. Волшебно пахнет мандаринами и пирогами. В квартире протоплены все печи, и елка благоухает в тепле. Она очень красивая, высокая, до потолка — вся в немецких зеркальных шарах. Есть там и самодельные игрушки — клоун, рыбка и Дед Мороз, сделанные бабушкой Евдокией Максимовной из яичной скорлупы и яркой креповой бумаги. На колючих ветках висят обернутые «золотой» и «серебряной» фольгой грецкие орехи, шоколадные конфеты на ниточке — очень красиво. Мы верим, что Дед Мороз положил под елку подарки — два больших кулька из голубой и розовой креповой бумаги. В каждом по одному мандарину, по одному яблоку, несколько карамелек и любимых «Школьных» конфет, два-три печенья и вафля. Все это необычайно вкусно. Я сразу съедаю мандарин, а Саша убегает в другую комнату и съедает все, а потом приходит ко мне и говорит: «Давай делиться». Я делюсь пополам, потом еще раз пополам и так до тех пор, пока он не съест все конфеты и все печенье. Яблоко всегда остается мне. Как много вкусного на «взрослом» столе, мои любимые блюда — ароматный винегрет, серебристая селедка с колечками лука в масле и уксусе и вожделенный холодец из куриных лап (не ножек, а именно лап) с манной крупой, жареные пирожки с яйцом и луком! Гости и родители уходят гулять, а мы с Сашей берем со стола все, что хотим. Саша попробовал из чьей-то рюмки то, что пили взрослые. Потом он смеялся, баловался и уронил елку. Некоторые игрушки разбились, особенно жалко нарядную звездочку, которая сидела на самой верхушке. Саше досталось от отца за все проделки.

Мы живем в деревянном двухэтажном барачном доме из бруса, с четырех сторон обтесанных бревен. Внутри и снаружи дома шершавые стенки, а между брусьями плотно утрамбована пакля, пахнущая льняным маслом и новым бельем. У нас с соседями общий коридор и кухня. Мне шесть лет, и я открыто, безнадежно и со всей силой первого чувства люблю восемнадцатилетнего сына соседки, Игоря. Соседка берет меня на руки и спрашивает: «Хочешь замуж за Игоря?» — «Хочу!», отвечаю я, горько плача. А соседка смеется. Игорь знает, что я его люблю, и посылает меня передавать записки своим девчонкам. Это происходит весной, ветер с севера довольно холодный, и мама заставляет меня надевать, сделанную из искусственного меха красную лохматую шубейку, из которой я давно выросла — тонкие руки торчат из рукавов, а снизу она не закрывает резинки и голые ноги между чулками и штанишками. Моя детская одежда делает унижение еще более острым. Сердце разрывается от горя, но я иду и передаю его записки. За это Игорь сажает меня на раму и катает на велосипеде по деревянному настилу дорог и мостков. Счастливые мгновения!

Архангельск стоит на сухом болоте, земли нет — кругом один торф. Весной и осенью торф превращается в жидкую кашу. Все дороги в городе деревянные, они сделаны из большущих обтесанных бревен. Вдоль дорог тянутся мостки, по ним ходят люди. Мостки — это длинные деревянные короба, похожие на квадратные трубы, сверху на них положены доски. Теперь их уже нет, а тогда… По ровной деревянной дороге хорошо было кататься на велосипеде, и падать на нее было мягче, чем на асфальт. Правда Саша однажды затормозил босой ногой, и бабушка потом делала ему «операцию» — уложив на диван, бритвой разрезала тонкую кожицу на ступнях и вынимала из них длинные и толстые занозы. Здорово было также лазить под мостками из одой секции коробов в другую и так далее, насколько можно было пролезть пятилетнему мальчишке и шестилетней девчонке. Там было темно, страшно, сыро и пахло поганками. Вообще мы много времени проводим у земли и на земле, всегда что-то ищем, копаем — то собираем цветные стеклышки, то фантики от конфет, то закапываем клады из этих же стеклышек и фантиков. Торф для меня не пустое слово, я знаю его на ощупь, он состоит из перепревших корешков болотных трав, у него коричневый цвет и кисловатый, железистый запах и вкус; он мягок под ногами и немного пружинит.

Как-то летом папа везет маму, Сашу и меня из Архангельска в деревню, где он родился и вырос. Мы едем на поезде, потом на машине, потом на телеге, как у Николая Рубцова: «Я уплыву на пароходе, потом поеду на подводе, потом еще на чем-то вроде, потом верхом, потом пешком пройду по волоку с мешком и буду жить в своем народе». Папа родом из Вологодской области. Его деревня называлась Павлово (теперь ее уже нет) и находилась недалеко от села Рослятино.

Вот мы в небольшой избе. Нас много, кроме нашей семьи здесь находятся дедушка Андрей Логинович, бабушка Наталья Павловна и моя тетя Люда, большая девочка. Мы спим на полу на матрасах, бабушка на печке, а дед с тетей Людой на сеновале. С утра до вечера в дверях в комнату стоит толпа деревенских ребятишек, которые молча смотрят на нас, как на чудо — мы городские, здесь таких не видели. Нас с Сашей наперебой носят на руках, рассматривают нашу одежду и сандалии, удивляются нашему выговору и сами говорят на каком-то странном и непонятном наречии. Саша с утра сидит на горшке и картаво ноет: «Зачем давали кгутые яйца?» Он повторяет эту фразу без конца, и она, эта фраза, и Сашина картавость, и его ноющий голос навечно оседают в моей памяти.

После Архангельска здесь необыкновенно зелено, много травы, полевых цветов и высоких деревьев. Под окнами на черной земле растет черемуха. Утром рано бежим по росистой траве мимо речки к лесу, идем за малиной. На скошенном лугу, у самой воды свернулся уж, а нам кажется, (у страха глаза велики!), что это змея и вот-вот нас укусит! Взрослые собирают малину стоя у кустов, а меня посадили на поваленную ветром старую елку. Елка лежит в малиннике под углом, корневая часть выворочена наверх и запуталась корявыми пальцами в кустах, а вершина направлена вниз и лежит, погрузившись в зелень. Я сижу высоко у самых корней, свесив ноги прямо в куст, обсыпанный крупной, сладкой малиной. Все увлечены сбором ягод, и постепенно все смолкает вокруг. В тишине слышится чье-то сопение и чавканье. Вдруг кто-то крикнул: «Медведь!» Все бросились бежать — люди в одну строну, медведь, с треском ломая ветки — в другую. Я даже испугаться не успела, как кто-то подхватил меня на руки и унес домой.