Дикарь - Алексей Домнин

Потом в деревне долго гадают: отчего бы всполошиться курам. Не иначе — лиса побывала. Но почему тогда все куры целы? Ломают головы деревенские и над пропажами в погребах. Подозрение падает на кошек, и им по очереди достается за чужие провинности.

На Дикаря никто не подумает: приди с утра к тетке Евдохе — он преспокойно спит, свернувшись на печи, с котятами и бесхвостой кошкой Муськой.

Впрочем, однажды Дикарь навлек на себя серьезные подозрения. Он забрался в соседний чулан. И понадобилось же хозяйке ночью зачем-то пойти туда. Соболь затаился в ворохе старых кож. Желтый трепещущий огонек свечи бросал свет на пыльные стены, сундуки, кучу обуви и кож. Хозяйка наклонилась и стала перебирать кожи. Дикарь метнулся через нее, свеча погасла, женщина с визгом отпрянула в угол.

Потом хозяйка клялась, что на нее прыгнул черт. Уверяла, что даже видела у него кривые рожки и копыта.

Но большинство деревенских начали догадываться, что этот «черт» живет у тетки Евдохи и зовут его Дикарем.

Недаром у тетки «вся живность с причудом».

Есть у нее собака — белый косолапый Топ с черным неровным пятном вокруг левого глаза. Топ — отчаянный скандалист. Вечно лезет в драку с соседскими лайками. И уже через минуту с неистовым визгом мчится к дому, спасаясь от сноровистых псов. А тетка Евдоха, заслышав его вопли, спешит выручать незадачливого любимца.

— Ироды окаянные, — ругается она на собак, разгоняя их пинками. — Управы на вас нету!

И, подхватив Топа на руки, несет его домой. Долго и заботливо лечит ему прекушенное ухо или ободранный нос. Другая «живность» у тетки — рыжий кривой петух, злющий, как цепной пес. Мальчишкам от него проходу нет. Да и сама тетка Евдоха выходит во двор не иначе, как с полотенцем для защиты от «одноглазого ирода». Клюется петух больно, «с защипом».

— Извел он меня, — жалуется тетка Евдоха соседкам. — Вконец извел. Вон — все руки исклеванны.

— Так заруби его, — советуют ей.

— Как так — заруби? — возмутится вдруг тетка Евдоха. — Он, поди, курам защитник, должность свою справляет. Не то что ваши заморыши. — И смотрит на собеседника так, словно он предлагает ей совершить преступление.

С утра до вечера воюет тетка Евдоха со своей «живностью». Но больше всего хлопот от соболенка. Он — «всем иродам ирод».

С прошлой весны живет у нее Дикарь. Попал он к ней вот как.

В прошлом году на быструю реку Веле, приток Вишеры, приехала экспедиция. Возглавлял ее Костя.

Это был уже не тот Костя — долговязый студент с пушистой бородкой. Он стал Константином Максимовичем, профессором, знаменитым в стране звероводом. Был по-прежнему худ и высок. Только плечи сгорбились, да у прищуренных глаз лучились мелкие морщинки.

Из далекого Забайкалья экспедиция привезла сто черных баргузинских соболей в клетках. Зверьков выпустили в тайге. Местный соболь не богат шкуркой, она раз в десять дешевле баргузинского. Вот и решили звероводы обогатить Урал черным соболем.

Константин Максимович — куда бы уж старику по лесам бродяжить — сам поехал на Урал.

Был конец марта. Потемневший лежалый снег сковало заморозком, и лыжи скользили легко. В тайгу уже заглянула весна. Ели стряхнули с себя тяжелые снежные шубы. Лес был тих и свеж, словно умытый солнцем. Пахло арбузами. Да, да, Константин Максимович мог поклясться, что запах весны похож на запах свежеразломленного арбуза.

Звонко пересвистывались рябчики, издали доносилось густое и сердитое воркование косачей.

Журчала речка. Зеленоватая прозрачная вода прорвалась на лед и широкими струями разлилась по оврагу.

На снег поставили тяжелую клетку.

Константин Максимович открыл дверцу. Отошел со своими спутниками за дерево.

Из клетки высунулась черная мордочка, блеснули быстрые глазки. Резко дергая головкой, зверек осматривался. Юркнул обратно.

Константин Максимович ждал.

Зверек вышел из клетки, старательно ее обнюхал, обнюхал синий мартовский снег вокруг. Вдруг метнулся на ель и замер в густой хвое.

— Второй, — сказал Константин Максимович. — Первым был Дикарь.

В стороне хлопнул выстрел.

— Беду-у-н! — крикнул Константин Максимович, сложив рупором узкие ладони.

— А-а-а! — отозвалось в лесу.

Константин Максимович поспешил на зов.

Бедун слезал с сухой березы, придерживая что-то за пазухой. Внизу распласталась на снегу желто-бурая рысь. Толстые длинные лапы были вытянуты, пасть застыла в оскале.

Снег вокруг был истоптан. Кругом — пятна крови и клочья темного меха.

Бедун молча отвернул полушубок на груди: в белом меху возился большеголовый слепой соболенок.

— Припоздал малость, — зло сказал Бедун. Он кивнул на рысь. — Не убереглась соболюшка. И детеныш вот последний… Так у дупла и сшиб злодейку.

Бедун — уже совсем старик. Сморщились щеки, бородка стала седой и редкой. В плечах Бедун по-прежнему широк и походкой напоминает медведя. Напросился он быть егерем в новом соболином заповеднике. Клялся Константину Максимовичу, что тайга для него — что собственный двор, а по силам он еще и молодым нос утрет… Константин Максимович взял соболенка, положил на ладонь. Тот пытался ползти и тыкался носом меж пальцев.

— Дикаря правнук, — сказал Бедун.

— Ты думаешь?

— Не думаю, а знаю. Давно эту соболюшку приметил. Хромоножка она была. Мехом куда темнее нашинских. Откуда же ей такую шубку взять, как не от забайкальского прадеда.

— Погибнет, — добавил он, кивнув на соболенка.

— Попробуем спасти, — хмуро ответил Константин Максимович. — Соской выкормить можно. Или… — Он вдруг оживился. — Не знаешь, у кого есть кошка с котятами, с маленькими?

— Кто его знает, — пожал плечами Бедун, — в деревне спросить надо…

Путь их лежал по тем же местам, где когда-то они бродили за Дикарем. Склон горы густо зарос молодым пихтовником. Сухая в два обхвата ель навалилась на камень, и ее серые сучья торчали над густыми лапами молодых кедров.

Константин Максимович отчетливо вспомнил ту холодную голубую ночь, когда он чуть не остался здесь навсегда.

Он замерзал. Над головой мерцали низкие холодные звезды. Веки сладко слипались, и не было сил открыть их. Спать, спать, спать… «Замерзаю, — равнодушно подумал Костя. — Ну и пусть»… И в следующее мгновение он вдруг ожил от этой мысли. Резко открыл глаза. Пошевелил пальцами ног — целы. Стянул варежки, начал дуть на закостеневшие руки.

В освещенной луной расщелине качнулась тень. На мгновение у Кости какая-то горячая волна прокатилась от горла к сердцу. Он вспомнил про соболя. Осторожно поднял с колен берданку. Тень шевельнулась. Костя нажал курок. Блеснул огонь — и лопнула шуршащая тишина. Тень метнулась от расщелины и упала в снег.

Костя вскочил, но тут же сел обратно — ноги плохо сгибались в коленях. Снова поднялся и, проваливаясь в снегу, побрел вперед.

На снегу лежал Дикарь. Голубыми искрами серебрился пушистый черный мех.

Костя гладил его, прижимал к груди. Слеза, растопив на реснице иней, скользнула по щеке. Кругом была тишина. Сверху смотрели тихие звезды.

…Только на другую ночь вернулся Костя в деревню. Он зашел прямо в избу Бедуна. Все спали. Костя ощупью пробрался к печке и положил в изголовье Бедуна мягкую соболиную шкурку. В ту ночь Костя ушел из деревни. Он бежал из ссылки.

Что было потом?.. Революция, гражданская война, борьба с бандитами в тамбовских лесах… Работа в соболином питомнике при Московском зоопарке…

В 1930 году Костя едет на Северный Урал — там организован соболиный заповедник. Но какой это заповедник, если в угрюмых бесконечных лесах насчитали всего тридцать восемь зверьков.

И так было везде. Не тысячи, как прежде, а десятки зверьков остались в необозримых уральских и сибирских лесах. Нужно было во что бы то ни стало спасти их от истребления.

Постановлением Совета Народных Комиссаров на Амуре, Камчатке и в Забайкалье организуется еще три заповедника. А вскоре охота на соболя запрещается повсеместно.

Зверек, огражденный от пуль и капканов, начал быстро заселять опустевшие леса. Через пять лет в Костином заповеднике было уже полторы тысячи зверьков.

Потом, перед войной, Костя занялся расселением самого дорогого баргузинского соболя на Алтае и в Сибири. На новых местах зверек чувствовал себя прекрасно. За последние десять лет было выловлено восемь тысяч черных соболей. Как Дикарь когда-то, в клетках перекочевывали они в леса Якутии, Камчатки, Урала. Сто зверьков привезли в Вишерские леса, на реку Улс…

Так спасен был таежный зверек. Сейчас в отдельных местах разрешена на него охота. И добывают его больше, нежели в самый добычливый год в царской России. Но это очень мало по сравнению с ежегодным его приростом.

Впрочем, успокаиваться рановато. Пока лишь не больше одной пятой тех лесов, где когда-то водился соболь, заселено им снова…