После первой смерти - Роберт Кормер

  - Вы лишь ведёте автобус, мисс, - мягко произнёс Арткин. - И не беспокойтесь. Нам просто нужно отклониться от маршрута, на несколько минут. Ни вам, ни детям никакого вреда от этого не будет.

  Миро удивлялся умению Арткина убедить. Он вспомнил, как Арткин делал это прежде: заверение в его голосе, успокоение, почти выгодное предложение. Он ярко запомнил тот голос ещё давно, до того, как Арткин, разрядив револьвер, превратил в месиво лицо офицера полиции. Это было в Детройте. Если бы тысячу кусочков того лица сложить теперь вместе, то на нём будет лишь одобрение прежде, чем наступит смерть, которая будет мирной, вполне ожидаемой, и без малейшего намёка на ужас.

  - Почему за рулём автобуса сегодня ты? - спросил Миро. Он знал, что этот вопрос обязательно вызовет гнев Арткина. Арткин, всегда был противником бесполезных бесед во время акции. Но Миро был встревожен. Он не хотел, чтобы в его первом убийстве произошло что-нибудь незапланированное.

  - Моя дядя заболел, и я иногда его заменяю. Я прошла специальный курс водителей автобуса, - она, словно школьница, рассказывала выученный дома урок.

  Арткин метнул на Миро раздражённый взгляд и затем обратился к девушке:

  - Я уверен в том, что вы – аккуратный водитель, мисс, и это хорошо. Мы не хотели бы, чтобы у нас что-нибудь случилось с детьми. Только продолжайте вести автобус так, чтобы дети не беспокоились, - его голос всё ещё звучал с разумным заверением.

  Девушка почти послала Арткину бледную улыбку, возможно, неуверенную, но с лёгким намёком на надежду.

  Арткин глянул на часы. Миро осмотрел детей в автобусе. Кто-то из них, казалось, ушёл в забытьё и сидел вяло и расслабленно, словно растекаясь по сидению. Миро гадал: насколько сильны были применённые ими наркотики?

  - Прошло семнадцать минут, - сказал ему Арткин.

Миро кивнул. На мгновение, он был настолько обманут мягкостью Арткина, что забыл о существовании девушки. Но реальность ситуации снова ему напомнила о себе. Он поглядел на часы. Семнадцать минут… нет, теперь шестнадцать, и он убьёт эту девушку. Ему было интересно, сколько ей лет. Восемнадцать? Семнадцать? Сколько и ему?

  Девушка переключила передачу, когда следующий перед ними фургон начал подниматься в гору. Дети только всё глубже уходили в свой транс. Миро видел, что Арткин думает о детях. Он в чём-то сомневался, его лоб морщился от беспокойства. Арткин редко мог показать своё сомнение. Наркотики были слишком сильны? Или Арткин просто выбирал возможную жертву – кого убить, а кого оставить?

  Арткин переключил внимание на Миро.

  - Не волнуйся о детях. Смотри за ней, - кивнул он на девушку. - У тебя уже меньше пятнадцати минут.

  Миро чувствовал, как вздут от тяжести пистолета грудной карман его куртки – словно запущенная опухоль.

  Она была в ярости на саму себя. Её штаны намокли – её трусики, на самом деле, но она почему-то ненавидела слово «трусики». И ещё её пальцы налились болью, именно те их места, которые сжимали баранку руля, и, вдобавок ко всему, наступающая мигрень – стрелка боли, вставленная в её лоб над правой бровью, но всё это не имело значения. Больше всего её бесило то, что она была вынуждена всё время сидеть, как оцепеневший и оглушённый истукан, в то время как эти животные захватили автобус, взяв полный контроль над ней и детьми, в то время как она не предпринимала абсолютно ничего. И эти влажные штаны, её плоть, ставшая теперь прохладной между ногами. Её мозоли на пальцах, напряжение в мышцах и эта влага. Она могла чихнуть или внезапно рассмеяться, и чтобы вдруг почувствовать лёгкое восхищение, сопровождаемое позорным пониманием того, что она снова промокла, и где? У неё было шестнадцать пар штанов – ладно, трусиков, но, Всевышний, это был предел.

  После всех выслушанных ею распоряжений её глаза были приклеены к ползущему впереди фургону. Обычно ей было крайне неприятно следовать распоряжениям и командам – дома или в школе, но она всегда их исполняла. Снова влага. Но она всё вела и вела автобус, снова подчиняясь, выполняя указания, которые ей давали. Не они, а он. Командует старший. Другой подчиняется. Забавно, можно подумать, что она больше должна испугаться, если командовать будет старший, а не младший – подросток, юноша, но этот мальчик, сопляк волновал её больше. И теперь она снова почувствовала его присутствие, когда он сел рядом. Даже притом, что он убрал свой пистолет куда-то в куртку, её не покидало ощущение угрозы смерти. Он смотрел на неё тёмно-карими глазами, почти чёрными, и она почувствовала, что он как бы измеряет её, чтобы подобрать подходящий гроб. Боже, что за мысли. Она всегда так драматизировала каждую ситуацию. Так или иначе, этот юноша (он выглядел не старше её самой, и даже младше) беспокоил её больше, чем тот мужчина. Мужчина показался ей разумным, рациональным, в отличие от него, имеющего что-то от животного, похожего на собаку, готовую напасть по первой же команде.

  Фургон внезапно свернул влево. Старое Винеардское шоссе. Она была озадачена тем, что там не было ничего. Она жила в Халловеле всю свою жизнь и знала местность, как своё собственное лицо, разглядывая его в зеркале, как даже маленький прыщ, появлявшийся возле её носа, каждый раз, как у неё заканчивались месячные. И  она пыталась вообразить себе, куда дальше поведёт её фургон. К истоку ручья? Там был старый павильон, где много лет назад играл большой джазовый оркестр, под который веселились ещё её родители. Там больше ничего не было. В таком лесу могло что-нибудь произойти. Она изо всех сил вцепилась в баранку, чтобы удержаться от дрожи. «Хватит драматизировать», - снова сказала она себе.- «Подумай о бедных детях». Она посмотрела в зеркало, висящее над лобовым стеклом. Дети сидели тихо, они не галдели и не хулиганили как обычно. Она увидела, что один из них, очевидно, дремал, его подбородок упал на тонкую грудь, у другого отвисла челюсть, которая свободно болталась из стороны в сторону вслед за раскачкой кузова автобуса. Она тут же поняла, что дети были в наркотическом трансе. Мужчина раздал им леденцы, вероятно, содержащие наркотики. Она снова оторвала глаза от фургона и снова увидела в зеркале салон автобуса. Один из мальчиков начал вяло сползать со своего сидения на пол в проход. Она крикнула. Мужчина также увидел, что ребенок начал падать, и поспешил к нему, поймав его прежде, чем тот ударился о пол. Он поднял мальчика, качнул его в руках. Вместо того чтобы посадить его на место, мужчина сел сам, положив ребёнка себе на грудь. Он по-отцовски прикоснулся рукой ко лбу мальчика. Каким же монстром он был, захватив автобус с детьми и накачав их наркотиками.

  - Смотри на дорогу, - сказал ей черноглазый малец. Его слова были отчётливы, каждое слово звучало внятно и совершенно. Слишком совершенно. В его голосе прослушивался лёгкий акцент, эхо чего-то древнего, и было очевидно, что английский для него не был родным языком. Она быстро взглянула на него, вызывающе, чтобы показать, что она не каждый раз будет подскакивать, следуя его распоряжениям. У него были чёрные волосы, свитые в маленькие плотные кудри, хорошо подогнанные к его голове, словно шлем. Он был смуглокожим, но с некоторым медным оттенком, словно он слишком долго бывал на солнце. Он мог бы быть кем-нибудь… да, откуда угодно.

  Теперь ей нужно было сконцентрироваться на дороге, потому что они ехали по узкой и заросшей тропинке. Плотно растущие деревья образовали низкие арки, через которые автобус проходил с большим трудом. Солнце почти не проникало через густую растительность, и ей казалось, что они ехали по мрачному туннелю. Тень сделала лицо сидящего рядом парня ещё мрачнее, чем раньше. Она чувствовала, как при качке его тело на мгновение касалось её плеча, и это заставляло её дрожать. Она снова посмотрела на себя в зеркало. Около ее правой ноздри вскочил маленький прыщик, который она каждый раз проклинала. Она не заметила его, когда умывалась этим утром. Мигрень, словно кислота, разъедала её лоб. Не могли месячные пройти до того, как ей пришлось сесть за руль автобуса? Ей хотелось кричать, как в детстве, нести всякий вздор, приносящий ей облегчение.

  - Куда мы идем? - спросила она, избегая своих мыслей.

  - Продолжай рулить, - сказал парень. - Мы почти прибыли.

  Она мысленно попыталась увидеть место, куда следует фургон, и снова подумала о том, что будет дальше. В это время, фургон начал круто подниматься в гору, и она почувствовала, как тяжело автобус берёт этот подъем. Она включила низшую передачу, чтобы хоть как-то разгрузить мотор. Старый автобус был с ручной коробкой передач, и все его механизмы стонали, словно от боли в старческий костях.

  Она снова представила себе эту местность. На вершине холма дорога круто спускалась в лес и пересекала железнодорожные пути. Она вспомнила, что справа от тропинки должен быть старый хрупкий железнодорожный мост, заброшенный, огороженный колючей проволокой и ржавыми воротами. Поезда из Бостона сюда больше не ходили. Грузовые поезда шли только через Конкорд и Лесингтон в двадцати милях отсюда. Старый мост был узким и ржавым. Он соединял два высоких берега реки Муссок, которая скорее была не рекой, а лишь цепочкой обмелевших луж и ручейком. Иногда на этот мост забирались подростки, разорвав колючую проволоку и сломав ворота. Они там устраивали пивные посиделки и затем бросали в реку пустые бутылки. Она в них не участвовала, но на Халловелских Высотах об этих пивных посиделках ходили целые легенды.