После первой смерти - Роберт Кормер

  Мне также была ясна природа его профессии, но не её детали. Психологическая теория вторжения и захвата – что бы это значило? Я как-то листал его старый университетский журнал, в котором он описывал какие-то свои теории, и хотя для меня всё это выглядело двусмысленно, я обратил внимание на предисловие, в котором он был представлен пионером в этой области, возможно, даже когда-нибудь удостоенным Нобелевской Премии. Чтобы сделать окончательный портрет, надо сказать, что мой отец был профессором Новоанглийского Бостонского Университета ещё до того, как он получил полномочия и забрал меня с матерью на Форт Дельта, мне тогда было лишь три года отроду.

  Как бы то ни было. Я сидел у него в кабинете, и он начал обращаться ко мне. Не говорить, а обращаться. Будто я был не его сын, а какой-то незнакомец, зачем-то вдруг ему понадобившийся. Я никак не связывал его кабинет с тем мостом и заложниками, пока он не начал говорить. И пока он говорил, я чувствовал, как капли пота скатываются вниз у меня из подмышки, словно маленькие холодные шарики. Но в то же самое время я был счастлив и возбуждён. Конечно, я был напуган, но всё равно счастлив, осознавая, что внезапно стал частью секретной жизни своего отца.

  С этой особенной открытки исчез кабинет отца.

  Назовём это амнезией.

  Эмоциональной амнезией, может быть.

  Или чем угодно, чего не пожелаете.

  Кто ты вообще такой, и какого чёрта заглядываешь ко мне через плечо, пока я это пишу?

  Я своей спиной чувствую твой взгляд, твоё ожидание момента, чтобы войти.

  Ты или кто там ещё?

  Как-то раз мне довелось читать самый короткий рассказ в мире, самый короткий из ужасных. Я не знаю, кто его написал.

  Это было что-то вроде того:

  Последний человек, оставшийся на земном шаре сидел у себя в комнате.

В дверь постучали.

  Кто ещё может постучать в дверь?

  Когда он придёт – мой отец, на нём будет униформа? Проверка: Да… Нет… Не думаю…

  Смогу ли я посмотреть ему в глаза? Проверка: Да… Нет… Не думаю…

  Сможет ли он посмотреть мне в глаза? Проверка: Нет… Нет… Нет…

  Возможно, мне нужно в последний раз прогуляться на Бримлер-Бридж прежде, чем он придёт.

  И ощутить стремительное падение в никуда, чтобы ветер засвистел в туннеле, проделанном пулей у меня в груди, и в отверстии, что у меня в сердце. 

2. 

  Задачей Миро было убить водителя.

  Без колебаний. Сразу же, как автобус въедет на мост. Каждый должен будет действовать чётко и без какой-либо задержки, так как захват автобуса был крайней мерой, и чья-либо внезапная смерть должна была стать фактом, а не вероятностью. Когда Миро взял в руки револьвер Арткина, то он почувствовал тяжесть в руке, хотя уже много раз он расстреливал игрушки из разных видов автоматического и неавтоматического оружия. Но мишени, как правило, были пластмассовыми или картонными. Теперь его мишенью должен был стать человек. Миро с трудом выпускал изо рта воздух, сжимая в руке потёртую рукоятку пистолета. Запах оружия, как и особенный липкий запах оружейного масла, щекотал ему ноздри, от которого он почти чихал.

  - Ты бледен, - усмехнулся Арткин.

  Как Миро и ожидал. Арткин всегда посмеивался над ним, и Миро каждый раз старался проглотить очередную насмешку без комментариев. Возможно, он вообще не был способен как-нибудь на это ответить. Его горло было сжато от напряжения. Он боялся того, что если он заговорит, то у него пересохнет во рту, или же наоборот, он захлебнётся собственной слюной.

  - У тебя всё получится, - уверил его Арткин, его голос внезапно стал мягче. Это был Арткин – жестоким в один момент и нежным в другой. И также, в присутствии Миро, на протяжении последних двух лет он хладнокровно убил уже троих. И вот, наконец, настал черёд Миро, чтобы последовать по стопам Арткина.

  Арткин улыбнулся. Но теперь его улыбка обозначала презрение:

  - В конце концов, тебе уже шестнадцать.

  Миро сделал всё, чтобы не показать свой гнев. Он сжал губы, туго напряг щёки. Он был разъярен оттого, что Арткину казалось, что убить неважно кого – водителя автобуса, например, ничего не стоит. И это беспокоило Миро. Или, возможно, Арткин снова смеялся над ним, чтобы не давать ему спуску, чтобы держать его на острие ножа. Что бы там ни было, Миро не на шутку разозлился. Он уже был не ребёнком. И его беспокоило то, что кому-то снова придётся умереть. От его рук никто ещё не погиб, и он ждал такой возможности уже четыре или даже пять лет. И у него не было другого способа оправдать своё существование, сделать свою жизнь значимей, чем она была раньше? Его брат Эниел умер слишком рано, так и не доведя дело до конца. Нет, Миро ничего не боялся, собравшись принести кому-то смерть – его волновало лишь то, что он не сможет это сделать профессионально.

  - Давай проверим наш план, - сказал Арткин формально и точно, но ухмылка презрения, как и всегда, осталась на его губах. Как у Элвиса Пресли, когда он пел некоторые из своих песен. Миро почти закрыл глаза, он не был готов слушать, как Арткин заново будет репетировать их план. Миро распознал обман в беззвучном жужжании напеваемой им песни, старой песни Пресли «Полюби меня нежно», в которой не было той насмешки, как в других песнях Пресли, напеваемых напряжённо-хриплым голосом. Арткин не любил, когда кто-то отвлекается, особенно, когда он выкладывает перед ним свой план. Он любил строить и обсуждать планы, также как кто-либо ещё любил играть в карты или шахматы. И он терпеть не мог глупостей, вроде нежных песен Пресли или прочей американской чуши, на которую каждый раз мог отвлечься Миро, например, мультфильмы, в которых Миро утопал каждым субботним утром, если под его рукой оказывался телевизор. Слушая Арткина, Миро продолжал беззвучно напевать. Захват автобуса, движение в сторону моста, убийство водителя, ожидание первого сообщения. Внезапно Миро подумал о том, что этот водитель делает в данную минуту, предчувствует ли он смерть, знает ли он, что завтра в это время он умолкнет, утихнет, и что это произойдёт навсегда?

  В маленьком помещении стало тихо. Арткин закончил свою декламацию. Миро выглянул на сонную улицу. Майн-Стрит. Халловел. Штат Массачусетс. Соединенные Штаты Америки. Так далеко от его родины. «Но у нас нет родины», - всегда говорил Арткин, и в этих словах была правда. Однако Миро снова почувствовал себя на краю пропасти своего одиночества, настолько бездонной, что у него прихватило живот, и он отвернулся от окна. Ему хотелось в свою маленькую тесную комнату, провонявшуюся запахом мочи, пыли и оружейного масла, в которой, по крайней мере, был телевизор – для таких моментов, когда вдруг его начинала душить ностальгия.

  «Мы всегда будем тосковать по дому», - как-то вдруг сказал Арткин в редком мгновении нежности. - «Потому что нашей земли больше не существует. Она захвачена и уничтожена другими».

  - Как тебя зовут?

  - Миро.

  - Нет, твоё настоящее имя.

  - Миро Шантас.

  - Нет, не это, не ложное имя, которым ты пользуешься. Настоящее.

  - Я не пользуюсь ни какими другими именами. Меня зовут Миро Шантас.

  - Смотри, я не упражняюсь, не проверяю тебя. Я просто хочу, чтобы ты назвал своё истинное имя.

  Миро сощурил глаза, изучая Арткина, пытаясь определять, насколько серьезно он относится к его имени, или не играет ли снова он в какую-нибудь свою игру? Он был должен признать, что лицо Арткина было смутно и напряжено, его глаза были налиты кровью, и что игрой тут и не пахло. Миро отвёл взгляд в сторону, на музыкальный автомат, рядом с которым кто-то стоял и изучал имеющиеся в нём пластинки. Ресторан был маленьким – просто рестораном, местом, где можно быстро позавтракать или пообедать, местом отдыха для водителей грузовиков, для дальнобойщиков. «Для таких, как мы», - по словам Арткина. - «Мы никогда не останавливаемся, задерживаемся лишь на мгновение. У нас нет возможности расслабиться и отдохнуть».

  Кофе Миро остыл, пока он пил его маленькими глотками. Он не спешил, ему хотелось, чтобы стоящий у музыкального автомата рыжий бородач бросил в щель монетку, и заиграла музыка. Может быть, что-нибудь из «Би-Джиз» или Элвиса.

  - Так, - произнёс Арткин, с настойчивостью и выжидая. Теперь он был самым терпеливым человеком в мире. - Назови своё настоящее имя.

  - Но ты знаешь мое настоящее имя.

  - И если я знаю его, не могу ли попросить тебя назвать своё имя?

  - Да.

  - И зачем мне спрашивать о том, что я и так уже знаю?

  - Потому что ты – Арткин, и с тобой такое возможно.

  Улыбка Аркина была ненастоящей, и вскоре на его лице проступил гнев. Что-то заплясало в его глазах, не то чтобы смех, но что-то похожее на вспышки огня. Миро не раз задавал себе вопрос, сколько лет было Арткину. Тридцать? Сорок? Невозможно было угадать. Иногда ранним утром, ещё до рассвета, когда он сидит в машине и чего-то выжидает – как тогда в Филадельфии, когда у них не было возможности вернуться домой из-за полицейской засады – его плоть становится бледной и серой, а глаза – похожими на перегоревшие лампочки, и тогда он начинает выглядеть на сотню лет отроду или даже на тысячу. В другой момент, выкладывая очередной свой план или в ожидании решительного момента, он внезапно молодеет и начинает выглядеть на двадцать. Но большую часть времени, он был Арткиным – бесчувственной машиной, способной на неожиданные поступки. Теперь, в его глазах горели огоньки, и Миро понял, что Арткин наслаждается. Редкий момент.