День бумеранга - Кристофер Бакли

Когда Минтерн отказался с ней порвать, Джепперсоны втихую наняли специалистов по генеалогии, чтобы выяснить, происходят ли их будущие возможные свойственники из племени Авраама. Услышав от специалистов, что родоначальник Готмундер фон Гутц (1436–1491) не только не еврей, но прямой потомок Одобарда II, императора Священной Римской империи, Джепперсоны вздохнули с облегчением и предоставили дело природе. Неплохо было и то, что Адди предстояло унаследовать отцовское состояние, которое оценивалось в серьезную для конца 1940-х сумму – 800 миллионов долларов.

Минтерн и Адди поженились, и у них родилось трое детей, первого из которых нарекли Рандольфом-четвертым. (Брат и сестра прозвали его «Внутривенным». Джепперсоны, подобно многим аристократическим семьям, были помешаны на прозвищах.) Минтерн пережил новые «эпизоды» (впоследствии диагностированные как атипичный психоз, или биполярное расстройство). У него развился болезненный страх перед бурно текущей водой и громкими звуками, который связывали с его пребыванием в Швейцарии. Он стал иногда издавать странный птичий щебет, часто в совсем не подходящие моменты – посреди обеда с важными гостями, в церкви, на деловом заседании. Но его жене это подсказало, как объяснять детям его участившиеся отлучки в разнообразные психиатрические учреждения: «Папа, дорогие мои, опять отправился наблюдать за птичками».

Несмотря на все эти трудности, Адди дала детям обычное для того времени новоанглийское бело-англосаксонско-протестантское воспитание: кормила нежной, передержанной на огне пищей, нанимала немецких нянечек, которые шлепали их при первой возможности, в одиннадцать лет отсылала в мрачные епископальные школы-интернаты. Оставшись без детей, Адди ограничила свою жизнь бриджем, комитетскими собраниями и джином с тоником. Она стала столпом бостонского общества – этакой вдовствующей королевой и знаменосцем старинного рода Джепперсонов.

Таковы были нити ДНК Рандольфа К. Джепперсона-четвертого.

Какие бы скелеты ни гремели костями в семейном шкафу – или вестибюле, если хотите, – характер у Ранди был солнечный, хотя в нервозном состоянии он порой как-то странно гудел на низкой ноте: «М-м-м-м-м-м».

– Рандольф, прекрати! – требовала мать. – Опять этот нелепый звук!

Ранди отправился в Гарвард. Учился он прилежно, получал хорошие баллы и пользовался популярностью, особенно среди студенток – благодаря приятной внешности и заразительному смеху. «Порше-кабриолет» и большая моторная лодка, которую он держал у пристани на реке Чарльз, тоже не портили его репутацию, как и корзины для пикников, полные шампанского, фуа-гра и лучшего марокканского гашиша. Он ни разу не уронил славного семейного имени. Он участвовал в издании студенческой газеты «Гарвард кримзон», стал отвечать за редакционную страницу, его заметки, осуждающие политику Рейгана по уменьшению налогов, были на хорошем счету. Большой скандал в семье, правда, вызвал его отказ вступить в престижный студенческий клуб «AD», здание которого он назвал «мраморной сральней».

Окончив Гарвард, Ранди провел год в составе Корпуса мира: пытался заинтересовать перуанцев водоочисткой и севооборотом, но главным образом отличался по части качественного и недорогого кокаина, которого он вдохнул, наверно, целые Анды. В вилле, которую он там снял, он до рассвета писал письма полудюжине оставшихся на родине подруг, намекая, что вообще-то работает на ЦРУ – помогает выслеживать на «Светлом пути» Абимаэля Гусмана.[14]

Домой после этого кокаинового антракта он вернулся угрюмый и неузнаваемый, с длинными, не очень чистыми волосами и бородой. От наркотиков непроизвольное гудение стало у него почти беспрерывным. Потускнела и его речь, некогда искрившаяся остроумием. Он поговаривал о возвращении в Перу – мол, «надо доделать дело». Звучало неубедительно. Бывшие подруги под разными предлогами отказывались от свиданий. Мать пригрозила лишить его денежного содержания.

Спустившись однажды из спальни, где он продрых до пяти вечера, он был встречен матерью, которая сказала:

– Ты, милый мой, молод для кризиса средних лет. Давай бери себя в руки. Так пойдет – кончишь в дурдоме, как твой отец. Или угодишь в какую-нибудь секту «возрожденцев». Не знаю, что скучнее. И пожалуйста, перестань издавать этот противный звук!

Однажды по пути в Бостон к психиатру, на чем настояла мать, сказав, что иначе выгонит из дома и перестанет давать деньги, Ранди закинулся тремя дозами кислоты.

Это был довольно своеобразный, но по-своему логичный способ отомстить матери: увидеть под воздействием лошадиной порции ЛСД, как она уменьшается, съеживается. Ехать в Бостон по автостраде стало, однако же, сложновато. В какой-то момент он поднял глаза и узрел среди диковинных гигантских птиц, которые кружили над ним и норовили схватить и съесть, очертания спроектированной И.-М.Пеем библиотеки Джона Ф.Кеннеди, которые выделывали… ух ты… поразительные штуки. Сквозь цунами галлюцинаций до него вдруг дошло, что он ни разу там не был. Лови случай! Это было куда увлекательней, чем сидеть в обторченном виде у доктора Гольдберга, так что он свернул с шоссе – захватывающий и почти смертельный номер. Припарковался странно чем привлек внимание нескольких охранников, но ухитрился покинуть машину и войти в здание так, что его не загребли.

Он стоял в высоченном, как внутренность собора, застекленном холле, глядел на море и небо – и внезапно на него снизошло откровение всей жизни. Да! Ведь у него тоже бостонский выговор, он привлекателен, смекалист, учился в Гарварде, неприлично богат и – по крайней мере до того, как его нос начал работать кокаиновым пылесосом, – тоже был трахальщик хоть куда, вполне себе петух в любом курятнике. Он услышал голос – голос самого Дж. Ф.К.: «Вперед!»

Четыре годя спустя, после одного-двух фальстартов, Рандольф К.Джепперсон был избран в конгресс. Иной раз можно было услышать, что он купил себе кресло. Коллеги вскоре начали над ним посмеиваться, и у него появилось новое прозвище: Рандольф Неджефферсон-четвертый. Но он был твердо намерен сделать так, чтобы смеялись недолго.

Капрал Коуэн, стоя навытяжку, смотрела, как выруливает после посадки военный С-21А. Она успела навести о члене палаты представителей Р.-К.Джепперсоне кое-какие дополнительные справки. «Американский политический ежегодник» отмечал его родословную, его интерес к внешней политике (внутренняя – скука смертная). Он пустил в ход свои связи, чтобы войти в комитет палаты по контролю за использованием вооруженных сил за рубежом, который окрестили «комитетом по перенапряжению империи». Можно понять, почему он решил посетить Бесподобные Балканы.

Уж точно не для того, чтобы отовариться на обратном пути. Согласно журналу «Форбс», он был одним из богатейших депутатов конгресса: личное состояние – «более 100 миллионов долларов» (после «Великого пробуждения», как называли в семье произошедшую с Ранди метаморфозу, Адди смягчилась в денежном отношении). Это, наряду с потрясающе эффектной внешностью, сделало его самым заманчивым холостяком Вашингтона. Не один глянцевый журнал писал о нем, задаваясь вопросом: «Новый Джон Кеннеди?» У него был огромный дом в Джорджтауне, и капитан Дримпильский не ошибся, сказав, что он крутил «романы с кинозвездами». С «Тамале по-гондурасски» это длилось два года. «Вэнити фэр» привел слова его матери, назвавшей ее «гондурасской шлюхой».

Веселенький, наверно, вышел у них семейный обед в День благодарения, подумала Касс.

Она рассмотрела его фотографии. Да, можно поверить, что его какой-то там пра-пра подписал Декларацию независимости. Рост – шесть футов два дюйма, спортивный, широкоплечий, чуть-чуть этакий аист, что придавало ему трогательный оттенок уязвимости: казалось, сильный ветер может его и повалить. Светло-голубые глаза, мужественные складки на щеках, нос такой, словно его передавали из рук в руки со времен первых поселенцев. Прямо-таки ожившая скульптура работы выдающегося ваятеля. Лицо могло бы даже показаться жестоковатым, но глаза лучились и выражали смущение из-за свалившихся на человека богатств и удач. И вот он приближается собственной персоной. Ей пришлось перекрикивать медленно утихающий визгливый вой реактивных турбин.

– Конгрессмен Джепперсон, я капрал Коуэн, служба отношений с общественностью. Добро пожаловать в…

– Ничего себе названьице, правда?

– Простите, сэр?

– Гнилюк!

– Так точно, сэр. Прошу вас… наш автомобиль вон там.

Касс села на водительское место военного внедорожника, конгрессмен – на пассажирское. Его аристократическая элегантность плохо гармонировала с утилитарным аскетизмом салона.

Он улыбнулся и посмотрел на нее.