Уайнсбург, Огайо - Шервуд Андерсон

Отец еще много лет назад сошел с ума. Он сидел в приюте для душевнобольных в Дейтоне, Огайо. Видите, вот я и проговорился! Все это происходило в Огайо, у нас в Огайо. Вот вам и ключ, если вздумаете мной поинтересоваться.

Я хотел рассказать вам о моем брате. Для чего я и начал. К чему и веду. Брат мой был железнодорожным маляром и работал на «Большой Четверке».[1] Вы знаете, эта дорога проходит через Огайо. Их бригада жила в вагоне — ездили из города в город, красили семафоры, шлагбаумы, мосты, станции.

«Четверка» красит свои станции мерзкой оранжевой краской. Как я ненавидел эту краску! Брат всегда был в ней перемазан. В получку он напивался, приходил домой в перемазанной одежде и приносил деньги. Матери не давал, а клал стопкой на кухонный стол.

И по дому ходил в одежде, перемазанной мерзкой оранжевой краской. Как сейчас вижу. Мать — она была маленькая, с красными грустными глазами приходила из сарайчика на заднем дворе. Там она проводила свои дни над корытом, стирая чужую грязную одежду.

Придет, станет у стола и трет глаза фартуком, а фартук — весь в хлопьях мыльной пены.

— Не трогай! Не смей трогать эти деньги! — орал брат, а потом сам брал пять или десять долларов и, топоча, отправлялся по кабакам.

Истратив деньги, он приходил за новыми. Матери денег совсем не давал и оставался дома, пока не спускал все — понемногу за раз. А тогда опять возвращался на работу — в бригаду маляров на железной дороге. Когда он уезжал, к нам начинали приходить покупки — бакалея и тому подобное. Иногда — платье для матери или пара туфель для меня.

Странно, а? Мать любила брата гораздо больше, чем меня, хотя ни ей, ни мне он в жизни не сказал доброго слова, а только скандалил и грозил: не сметь прикасаться к деньгам, которые, случалось, по три дня пролеживали на столе.

Жили мы сносно. Я учился, чтобы стать священником, и молился. Форменным ослом был по молитвенному усердию. Слышали бы вы меня. Когда отец умер, я всю ночь молился — и так же бывало, когда брат пьянствовал в городе и делал нам покупки. Вечером, после ужина, я становился на колени у стола с деньгами и молился часами. Если никто не смотрел, я мог стянуть доллар-другой и спрятать в карман. Теперь мне это смешно, но тогда было ужасно. Из головы не выходило. В газете я получал шесть долларов в неделю и нес их прямо домой, матери. А то, что крал из денег брата, тратил на себя на всякую, знаете, ерунду: конфеты, сигареты и тому подобное.

Когда отец умер в дейтонском приюте, я поехал туда. Занял денег у своего издателя и поехал ночным поездом. Шел дождь. В приюте меня встречали, как короля.

Тамошние работники откуда-то прознали, что я репортер. И они испугались. Понимаете, за больным отцом ухаживали невнимательно, ухаживали недобросовестно. И они решили, что я пропечатаю их в газете, подниму шум. А у меня и в мыслях такого не было.

Короче говоря, я вошел в комнату, где лежал покойный отец, и благословил тело. Не знаю, с чего мне вздумалось. Вот посмеялся бы над этим мой брат-маляр! Я встал над мертвым телом и распростер руки. Заведующий приютом и какие-то подчиненные вошли и остановились с робким видом. Я распростер руки и сказал: «Да упокоится в мире этот труп». Вот что я сказал.

Доктор Персивал прервал рассказ, вскочил на ноги и заходил по редакции «Уайнсбургского орла», где сидел его слушатель Джордж Уилард. Доктор был неуклюжий, а комната редакции — тесная, и он то и дело налетал на мебель.

— И с чего я, дурак, разболтался? — сказал он. — Не для того я пришел сюда и навязываюсь вам в знакомые. Я имел в виду другое. Вы репортер, как я был когда-то, и вы привлекли мое внимание. Вы можете кончить тем, что станете таким же заурядным болваном. Я хочу предостеречь вас и остерегать постоянно. Вот для чего я с вами встретился.

Доктор Персивал заговорил об отношении Джорджа Уиларда к людям. Юноше казалось, что цель у доктора только одна — выставить всех в гнусном виде.

— Я хочу вселить в вас ненависть и презрение, чтобы вы стали выше людей, — объявил он. — Возьмите моего брата. Вот это тип, а? Он презирал всех, понятно? Вы себе не представляете, с каким пренебрежением он взирал на мать и на меня. И разве он не был над нами высшим? Сами понимаете, что был. Вы его не видели, но я вам это показал. Дал почувствовать. Он умер. Однажды напился, лег на путях, и его переехал тот самый вагон, в котором он жил с малярами.

Как-то в августе с доктором Персивалом приключилась история. Вот уже месяц Джордж Уилард приходил к доктору каждое утро и просиживал в кабинете час. Визиты эти начались по настоянию самого доктора: он сочинял книгу и хотел почитать из нее молодому человеку. По его словам, он и в Уайнсбург перебрался именно с той целью, чтобы ее написать.

Августовским утром, перед приходом Джорджа, в кабинете доктора случилось происшествие. На Главной улице произошел несчастный случай. Упряжка испугалась поезда и понесла. Девочку, фермерскую дочь, выбросило из таратайки и убило.

На Главной улице поднялся переполох, раздались крики: «Врача!» Все три лечащих городских врача явились не мешкая, но нашли девочку мертвой. Кто-то из толпы прибежал за доктором Персивалом, но он наотрез отказался спуститься из кабинета к мертвому ребенку. На бессмысленную жестокость этого отказа никто не обратил внимания. Человек, который прибежал наверх за доктором, тут же кинулся обратно, не услышав отказа.

Всего этого доктор Персивал не знал, и, когда Джордж Уилард пришел к нему в кабинет, доктор дрожал от ужаса.

— То, что я сделал, возмутит всех здешних, — взволнованно объявил доктор. — Что я, не знаю человеческую натуру? Не знаю, что произойдет? Слушок о моем отказе поползет по городу. Люди станут собираться кучками и судачить о нем. Явятся сюда. Мы поссоримся, и пойдут разговоры о повешении. И тогда они явятся снова, с веревкой в руках.

Доктор Персивал дрожал от страха.

— У меня предчувствие, — с жаром объявил он. — Может быть, то, о чем я говорю, не произойдет сегодня утром. Может быть, отложится до ночи — но меня повесят. Все распалятся. Меня повесят на фонарном столбе на Главной улице.

Подойдя к двери своего грязного кабинета, доктор Персивал робко выглянул на парадную лестницу. Когда он вернулся, страх в его глазах уже сменялся сомнением. Он прошел на цыпочках через комнату и постучал по плечу Джорджа Уйларда.

— Не сейчас, так потом, — прошептал он, качая головой. — Рано или поздно я буду распят, бессмысленно распят.

Доктор Персивал стал умолять Джорджа Уйларда.

— Слушайте меня внимательно, — убеждал он. — Если что-нибудь случится и я не напишу мою книгу, может быть, вам удастся ее написать. Идея ее проста, настолько проста, что, если вы не отнесетесь к ней вдумчиво, вы ее забудете. Она вот в чем: каждый на свете — Христос, и каждого распинают. Вот что я хочу поведать. Не забудьте этого. Что бы ни случилось, не смейте забывать.

НИКТО НЕ ЗНАЕТ

Опасливо оглядевшись, Джордж Уилард встал из-за своего стола в редакции «Уайнсбургского орла» и торопливо вышел черным ходом. Вечер стоял теплый и пасмурный, и, хотя еще не было восьми, проулок за редакцией тонул в кромешной темени. Где-то топали по спекшейся земле лошади у коновязи. Кошка выскочила из-под ног Джорджа Уйларда и шмыгнула в ночь. Юноша нервничал. Весь день работа у него валилась из рук. В проулке он вздрагивал, точно от страха.

Джордж Уилард шел в темноте по проулку осторожно и опасливо. Задние двери городских магазинов были отворены, и он видел людей, сидевших под лампами. У прилавка в галантерейном магазине Майербаума стояла с корзинкой миссис Уилли, жена содержателя салуна. Прислуживал ей приказчик Сид Грин. Он оперся на прилавок и серьезно что-то говорил.

Джордж Уилард пригнулся и проскочил дорожку света, которая протянулась от двери. Он побежал в темноте. За салуном Эда Грифита спал на земле городской пьяница, старик Джерри Бёрд. Бегущий споткнулся о раскинутые ноги. И надсадно засмеялся.

Джордж Уилард затеял приключение. Весь день он решался на это и вот начал действовать. В редакции «Уайнсбургского орла» он с шести часов сидел и пытался думать.

Решения он так и не принял. Он просто вскочил на ноги, шмыгнул мимо Уилла Хендерсона, который читал в типографии гранки, и побежал проулком.

Улицу за улицей проходил Джордж Уилард, избегая встречных. Он перешел дорогу, раз и другой. Под фонарями он нахлобучивал шляпу на глаза. Он не осмеливался думать. В душе у него был страх, но страх необычный. Он боялся, что приключение сорвется, что он струсит и повернет обратно.

Джордж Уилард застал Луизу Траньон на кухне отцовского дома. Она мыла посуду при свете керосиновой лампы. Вот она стоит за сетчатой дверью в кухонной пристройке, похожей на сарайчик. Джордж Уилард остановился перед палисадником и старался унять дрожь. Только узкая картофельная грядка отделяла его от приключения. Пять минут прошло прежде, чем он собрался с духом окликнуть девушку. «Луиза! Луиза!» — позвал он. Крик застрял в глотке. Он превратился в хриплый шепот.