Воспоминания - Аристарх Васильевич Лентулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На пароходе мы быстро завели знакомства с пассажирами и пассажирками. В своей каюте мы устраивали жестокие споры об искусстве. Я был тогда уже преисполнен новых веяний под действием Врубеля, Малявина и др. Нашим единомышленником оказался один учитель французского языка В., с которым мы сдружились. Он очень настаивал на том, чтобы мы во время стоянки парохода в Бердянске зашли к нему, обещая вкусный завтрак и знакомство с его очаровательной семнадцатилетней дочкой.
На пароходе нас уже все знали. Мы ухаживали за двумя довольно интересными девицами из Харькова. Погода была чудесная, но все-таки пароход качало, и к ночи волны разошлись настолько, что многие пассажиры заметно позеленели, а потом с очень многими началась морская болезнь. Они разместились по всему борту. Этой участи подверглась и моя девица, и мне пришлось быть около нее сестрой милосердия. Она совершенно переменилась в лице. Стала какой-то зелено-серой, что ее очень безобразило. Она крепилась, чтобы ее не вырвало, зажимая рот носовым платком, но эта мера только ускорила событие. Она лежала на скамейке, от напряжения выпучив глаза. У меня уже давно пропала охота быть ее кавалером, тем более возиться с ней. К моему несчастью, она держала меня за руку и не отпускала от себя, и в то же время ее стало неимоверно рвать. Я в ужасе, вместо того чтобы оказать какую-либо помощь, позорно убежал от нее в каюту и лег в постель.
Первая остановка была в Мариуполе. Стоял жаркий день, и прежде всего мы с Васькой побежали купаться. Это было первое купанье в море. Простота нравов морских купальщиков и купальщиц меня поразила. Женщины в одних сорочках (тогда еще были мало распространены купальные костюмы), а иногда совсем голые тут же почти вместе купались с мужчинами. Я в этом смысле был не робкого десятка, но тут смутился и старался держаться на почтительном расстоянии, делая вид напускной добродетельности. Мне казалось, что это купаются мужья с женами или, в крайнем случае, близкие родственники. Выкупавшись, мы пошли осматривать город — чистенький, маленький.
Гудки — третий гудок. Мы двинулись дальше. Я так любил свой пароход, он мне представлялся таким славным, уютным савраской, старательно прущим вперед по безбрежной лазури моря.
В Бердянске нас ожидал обещанный учителем французского языка завтрак и знакомство с дочкой. Пароход должен был стоять шесть часов, и мы втроем сели на извозчика и поехали на другой край города. Учитель занимал отдельный чистенький одноэтажный домик с выкрашенными желтой краской и натертыми воском полами. Дверь нам открыла сама дочка (матери не было, она умерла, учитель был вдовец), ожидавшая отца по свистку парохода. Она была действительно милая девочка с красивым смугловатым лицом, с большими черными глазами. В ней уже просыпалось кокетство подраставшей барышни, и она им весьма наивно по-детски пользовалась. Она не была удивлена нашим присутствием, очевидно, зная, что это один из сюрпризов заботливого отца, стремящегося всеми средствами развлекать любимую дочку, сделавшуюся сиротой. Учитель так нас и представил: «А вот, Маргариточка, позволь тебе в виде сюрприза представить столичных художников, — хотя мы в столице не были. — Очень славные ребята. Я с ними познакомился и успел сдружиться на пароходе». Он тут же без церемоний стал просить нас сделать с нее на память рисунок. Пришлось согласиться.
Пока он возился с завтраком, мы ее рисовали. И здесь Васька меня обошел — у него она вышла похожа, а мне сходство не удавалось, я чего-то очень мудрил, мне хотелось с нее сделать мадонну. В общем, я больше упивался ею, смотрел на нее. Рисовать карандашом мне не хотелось. Все-таки с ранних лет и по сей день я воспринимал мир исключительно через цвет и свет. Мы приступили к завтраку. Она сидела с нами и по-детски жеманно разговаривала. В таких случаях и при такой обстановке я был быстро влюбчив. Она это чувствовала и не без лукавства опускала глаза. Учитель же нас угостил прекрасным завтраком и бутылкой хорошего красного вина. Мы выпили, я немного охмелел. Пора было собираться. Вот уже первый свисток. Мне не хотелось ехать, я готов был остаться в Бердянске. Учителю тоже не хотелось нас отпускать. Я вышел на минуту во двор. Маргарита вышла черным ходом. Мы с ней встретились в сенях, я ее обнял и поцеловал. Она просила на обратном пути непременно заехать. Стали прощаться. Учитель был исключительно ласков. Маргарита до боли сжала мне руку, и мы проводили друг друга глазами, пока не исчезли из виду.
В Керчи на меня произвела большое впечатление гранитная лестница, носящая греческое название Митридат, которую я видел с моря. Я не без труда нашел ее и взобрался на самый верх, где стоит мавзолей[18]. Повеяло Грецией. В самом деле, для моего пылкого воображения было достаточно моря и в греческом стиле двух-трех построек — совсем Эллада, а домишки, расположенные по ту сторону лестницы, совсем кубики. <…> Между прочим, Керчь на самом деле очень древний греческий город. В ней осталось множество любопытнейших памятников. Греческие гробницы с типичной греческой росписью аль фреско, развалины жилищ с гончарной мастерской, монетным двором, амфоры, чаши, вазы и др. В Керчи есть музей, где собрано много любопытных предметов старины. Да и до сих пор, гуляя по холмам Керчи, можно найти обломки амфор или куски мрамора, относящиеся к глубокой древности. Несколько таких черепков и я нашел и притащил их с собой на пароход. На одном из кусочков была заметна роспись греческой вазы черным лаком.
Вот прошли Керченский пролив, вошли в Черное море. Ослепительная панорама крымских гор. Они здесь расположены как-то в профиль. Их перспектива и очень ясные планы от фиолетово-синих до совершенно прозрачных желтовато-розовых и, наконец, едва заметных оттенков. Они стояли на море, как вырезанные из картона. Феодосия — чистенький очень симпатичный городок, который я тоже весь облазил. Феодосию также можно причислить к историческим городам. В ней есть Генуэзская башня и стены крепости. Старая часть Феодосии и базар типичны, они сохранили следы старины.
Я перейду прямо к приезду в Ялту, так как до Ялты, за исключением Алушты с горой Чатыр-Дагом и самой высокой точкой крымского плоскогорья Роман-Кош[19],
