Воспоминания - Аристарх Васильевич Лентулов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На другой, или вернее третий, день нашего пребывания в Ростове мы пришли к нашему патрону. Скоро он нам дать ничего не обещал, да и продолжать жить в Ростове не было смысла, так как не для Ростова мы приехали. Нас задерживало отсутствие средств, чтобы расплатиться с гостиницей, и мы не знали, как выйти из этого положения. Я хотя всегда и был убежден, что нет такого положения, из которого нет выхода, но в данном случае, откровенно говоря, тоже был озадачен. Наконец все-таки моя уверенность взяла верх, и мы вышли из положения таким образом: не добившись никаких результатов от дипломатических переговоров с хозяином гостиницы, которому мы предложили оставить документы в залог с тем, чтобы выслать причитавшуюся с нас сумму, мы заявили, что один из нас должен уехать, а другой остается с вещами. Конечно, более трудная роль досталась мне — пришлось сидеть в номере в качестве заложника. Васька же, взяв свой чемодан, отправился на пристань, где должен был отходить пароход в Ялту.
Мое одиночное заключение мне не нравилось, и я ломал голову относительно того, как бежать из плена. Мое намерение еще усугублялось от мысли, что до отхода парохода оставалось всего два часа. Я ничтоже сумняшеся выбрал минуту, когда хозяин вышел из-за своего стола, взял чемодан и направился к выходу. К моему счастью, меня никто не задержал, и я почти бегом пробежал к пристани, оставив в распоряжение хозяина свои документы.
На пристани я застал своего Ваську сидящим на чемодане в грустном состоянии. Он даже на минуту поколебался в дальнейшем успехе нашего путешествия и с плачем стал просить меня отказаться от затеи и ехать обратно в богоспасаемый град Пензу. Мое настроение, конечно, было совершенно противоположное. Я был полностью отравлен перспективой видеть Крым, море и пр., чего я еще никогда не видел и что мне уже мерещилось как наяву. Мне казалось, что вот на этом корабле по реке Дон через каких-нибудь несколько часов уже будет виден Крым, разольется бесконечное пространство морей, я решил твердо и уверенно, что сколько бы мне это ни стоило и какое бы ни было рискованным мое предприятие, но я — еду! Я настолько был восторженно настроен, что мое состояние передалось Ваське, и к нему вернулась бодрость: он решил — ехать!
Мы стали чувствовать себя, как пассажиры, давно имеющие билеты, и суетились и хлопотали, как бы вперед всех попасть на пароход. Посадки еще не было, и никого не пускали. Я подошел к матросу и заявил ему, что я иду к капитану, с которым мне нужно говорить о важном деле. Он меня пропустил. Я взошел наверх, в каюте капитана сидели все помощники во главе с самим капитаном и весело разговаривали, обедали и пили водку. Я прервал их беседу и начал докладывать о том, что я художник, еду со своим товарищем первый раз в жизни в Крым, обуреваемый жаждой видеть экзотическую природу после нашей скучной серой российской природы, которая так бездарно заполняет натуралистические полотна передвижников во главе с Репиным и др.
Веселое настроение капитанов помогло разрешить вопрос быстро, особенно после того, когда я пообещал, что по дороге мы с товарищем будем их всех лепить и писать портреты. Капитан самым радушным образом разрешил нам ехать без билета, дал два места в I классе и послал матроса за вещами и товарищем. Я торжественно остался на пароходе, а Васька, бледный, растерянный, спотыкаясь, не понимая, в чем дело, протискивался сквозь толпу пассажиров, недовольно ворчавших из-за привилегии, оказанной сопляку. Когда я его представлял капитану, он дрожал, как в лихорадке, все еще не понимая, хорошо все это или плохо. Наконец, когда нас угостили вкусным обедом и дали по рюмке водки, Васька мой пришел в себя, а когда мы пошли смотреть свои места, то от удивления и восторга Васька стал неистово и дико хохотать.
Мы немедля приступили к исполнению своих обещаний. Васька стал лепить из мастики голову жирного капитана. Я же долго собирался и возился с красками, и, кроме того, мне так не хотелось делать эту работу среди столь сильных впечатлений и всего, что нас ожидает впереди. Я всячески старался оттянуть, ссылаясь на неподходящее настроение. Сам же бегал по пароходу из угла в угол, интересуясь разной мелочью. Вот стали впускать пассажиров. Среди криков, ругани и давки пассажиры стремились к своим местам и каютам. Наверху в рубке стоял Васька и благоговейно лепил капитана, а тот безукоризненно ему позировал. Я старался не показываться Ваське, так как уже заметил, что он глазами давно ищет меня, и если б он меня увидел, то стал бы требовать, чтобы я тоже принялся за работу.
Третий свисток, причалы сняты и наш громадный пароход, как морское чудище, бездействуя, потащился, влекомый на канате маленьким буксиром, как будто если бы он пустил свой винт в ход, то Дон должен был выйти из берегов. Так мы тащились до самого Азовского моря верст шестьдесят. Уже вечерело, когда мы вошли в Азовское море, и, несмотря на бедность Азовского болота, все-таки картина для меня казалась поразительной, к великому моему удивлению, ничем и нисколько не напоминавшей картины на холстах художников, писавших море. Это пространство воды, сливавшееся с небом, вдали чуть-чуть виднеются уже зажигающиеся огоньки городов и проходящих судов. Пейзаж представлял собой совершенно прозрачное пространство тончайших красок и оттенков, объединившихся в одну бесконечную плоскость.
Это мое первое впечатление от моря, от большого пространства воды. Море в натуре отличается от изображений моря на картинах всех художников и школ тем, что в картине видишь, что она измалевана красками, а в море всегда есть какой-то цвет, который трудно передать. Приблизительно его могли передать только импрессионисты и Клод Лоррен в своих морских закатах. Вот это свойство моря меня всегда поражало. Когда пишешь пейзаж с морем, то всегда наблюдаешь разницу между
