Записки брюзги, или Какими мы (не) будем - Дмитрий Губин

Начинается эпоха новой (термин Льва Лурье) серьезности, строгих юношей и положительных девушек.

Однако эти новые юноши и девушки будут все же симпатичнее постаревших стебков, ибо новая консервативность, со всей ее заботой о бедных, сексуальной контрреволюцией и нравственной реставрацией будет свидетельствовать о витальности общества куда вернее, чем коктейль из перепихона и потребления. Жизнь – всегда изменение устройства жизни.

Новая серьезность, новая строгость, новая моральность – единственно возможный принцип, чтобы не переживать, затаившись, новое имперское время, а жить в нем. В том числе и чтобы всерьез жить несерьезно. Однозначности времени нельзя противопоставлять стеб. Но можно – собственную однозначность.

Это время, в которое хорошо заниматься образованием, философией, историей, квантовой физикой, модернизацией земледелия, читать книги и их писать. И верить в наличие высоких идеалов. Вскрывать пороки и бороться с ними. И не скалиться при слове «мораль».

Повторяю: это время не достанется ни победителям, ни побежденным. Новые времена существуют для тех, кто не имеет за спиной ни опыта, ни ошибок тех, кто готовил их приход. Какое новое время может наступить для никогда не позволявших себе ничего, кроме мечты о «порядке»? Не ведающих, что в том и порядок, чтобы позволять поступки, отвечая за их последствия, – да за такое неведение надо откручивать башку, как избыточную финтифлюшку. Какое новое время может наступить для тех, кто позволял себе все и губил соблазнившихся? Им надо откручивать яйца, как финтифлюшку опасную.

Однако и те и другие могут утешаться тем, что среди добродетелей Нового Времени будет, безусловно, и почтение к старости.

2004

Когда игрушки не радуют

В стране, где экономика растет на восемь процентов в год, доходы – на двенадцать процентов, а спекулянты на недвижимости делают верные сорок, все больше людей убийственно быстро реализуют материальные желания. Про леденящую тоску, приходящую вослед, в России написаны уже, как минимум, один роман и одна статья. Вы ее сейчас и читаете.

Мой давний приятель, крупнейший гебраист, знаток еврейских инкунабул Сема Якерсон спросил тут меня, как правильно пить абсент. Чем поставил в тупик, ибо я, опалив локальным абсентным пожаром сахар на вилке, предпочитаю в отдельном стакане мирить полученную жженку с водой, а освобожденную емкость кувыркать кверху дном, просовывая снизу соломинку. Ну, и занюхивать затем. Однако есть тьма прочих способов, я же не абсентолог и не могу, например, с ходу сказать, приготовляется полынный напиток посредством дистилляции или мацерации, является ли крепость в 74 градуса предельной, и точно ли (и на что конкретно) вдохновляла La Fee Verte, Зеленая Фея абсента, Верлена и Рембо.

Однако и сказанного хватило, чтобы Якерсон посмотрел на меня так, что я замолчал и уткнулся глазами в написанную им «Еврейскую средневековую книгу. Кодикологические, палеографические и книговедческие аспекты» и возрадовался почерпнутому из нее факту, что жизнедеятельность книгоиздателей братьев Нахмиасов с 1493 по 1505 год до сих пор не ясна – и, следовательно, исследователям есть на что класть свои жизни.

О Сема! Собственно, благодаря ему (и отчасти – действию входящего в состав абсента психоактивного туйона) мне очевидно то, что было не ясно миру еще лет пятнадцать назад. Тогда ведь действительно не было еще ясно, что мы не просто переходим от потребления товаров к потреблению стилей жизни. Новый тип потребления размыл, сокрушил, разрушил границу между материальным и духовным, низким и высоким, ибо потребление стало и наукой, и культурой, и чертом в ступе инфрастуктуры. Потребление вообще приобрело все внешние признаки жизни души. И теперь попробуйте, например, популярно объяснить, почему орнаменталисгика у этрусков – тема для диссертации и вообще высокая материя, а крепкие анисовые напитки – это потреблявство и пфффуй. Удастся?

Это раньше книжный червь, пыльный сухарь, поглядывал свысока на фарцу, а фарца, хоть и отвечала тем же, от осознания второсортности ужиралась водкою под оливье. Теперь, господа, мы знаем, что в мире музеев водки больше, чем экспозиций, посвященных заселявшим в 1 тысячелетии до н. э. северо-запад Апеннин племенам. Кстати, и посетителей там погуще. Зачем и кому, спрашивается, ваша палеография нужна?

Я не издеваюсь и не преувеличиваю. Потребление скопировало даже такую черту внутренней жизни, как непрерывность развития. От простых моделей – к дорогим; от штамповки – к лимитированным сериям; новые коллекции – дважды в год; плюс ежемесячные журналы, открытые выставки и закрытые дегустации, – можно смело нырять: дна не будет.

То есть проблема наличия желаний при отсутствии возможностей в России закрыта. Тем более – при нашем экономическом метаболизме, когда год идет за три, и парнишка, вчера заправлявший 92-м бензином «девятку», сегодня, глядишь – выбирает между Golf и Passat. Да ладно машина – старый джентльменский набор, включающий также квартиру и дачу, на добывание которого гробили жизнь, удобряя родимую почву shit, blood & tears, у неленивых стал как-то сам собой образовываться до сорока, а то и до тридцати лет, причем без крови и дерьма. Хотя именно тут проявилась проблема, описанная в англо-саксонской культуре Палаником и Уэлшем и состоящая в том, что оставшуюся жизнь надо чем-то заполнять, но заполнять ее нечем, и купленные для елки игрушки не радуют, и обретенный, наконец, диван от Baxter мягко стелет, да жестко спать. У нас о том же написал Владимир Спектр в Face Control. Коли не читали, вот краткое содержание: герой повествует о невыносимой тоске гламура и потребительского бытия, признаваясь с одинаковым равнодушием как в своих добрых, так и дурных поступках, вследствие превосходства, быть может мнимого, основанного на знании того, что шестипроцентный абсент – безмазово, джинсы с рынка – отстой, a Bikkembergs – актуально. Герой мечется по клубам и жизни, нигде не находя счастья и страдая от боли.

Я тогда еще вел вечернее шоу на федеральном радио и модного романиста незамедлительно в студию притащил, надеясь, что он так же честно своим презрением к человечеству поделится в эфире, – и что человечество в своих звонках платит ему той же монетой. Я на эфире даже его защищал. До тех пор, пока участвующая в программе эксперт-психолог Бережковская не сказала примерно следующее. Что проблема героя – это проблема инфантильной личности, чьи запросы удовлетворены раньше, чем сформированы. Что от боли он даже не рефлексирует, ибо в его личности страданию не от чего отражаться. Что это вызывает к нему сочувствие, но не пробуждает любви. И что это есть плата за презрение к духовной части жизни, которая личность и формирует.

И, видимо, психолог Бережковская была в чем-то права, коли гость после эфира бежал, оставив в студии ключи от BMW.

Потом, правда, за ними вернулся…

Я хочу сказать даже не о том, что кризис реализованных желаний есть угроза нашему миру Но меня искренне пугает, что все, что нематериально, все, что касается чувств, все, что связано с культурой, и многое из того, что связано с образованием – у нас отдано на откуп тем, кто не сумел обустроить существовавшую прежде России страну и кто слишком мертв для России новой. И это наша, и только наша вина, что слово «духовный» сегодня пахнет, как совесть нации с просроченной датой употребления. И хотя давать советы по формированию личности – глупо, но еще глупее ее не формировать и не ухаживать за ней.

Поэтому замечу кротко, что неисследованность жизни еврейских книгопечатников братьев Нахмиасов, проживавших в Турции на рубеже XV и XVI веков, может оказаться для кого-то спасением. Как и наличие хотя бы одной книжной полки в хорошей, ухоженной, дизайнерской квартире.

Что же до абсента, то мы его в честь выхода книги с гебраистом Якерсоном вмазали просто из водочных рюмок. Якерсон, правда, добавлял кусок льда. Сидели на кухне, болтали до трех ночи, и было нам хорошо.

2004

В(б)ремя второй настоящей любви

Все дискуссии, как быть, когда влюбляется не мальчик, а муж, у которого жена и дети, начинаются с того, что универсальных советов нет. После чего и заканчиваются. Ответ про отсутствие универсальных советов типичен для дяденек, так и не выросших из коротких штанишек.

То, что пушистым цыпленком, нежным котенком сворачивается на груди и по ней же скребет – я про детскую, юношескую любовь – лет примерно с тридцати если и клюет в темя, то жареным петухом.

Кто, кто, скажи, придумал эту любовь? Скажи, зачем я жду звонка, зачем немые облака? Зачем я что-то там еще и плачу?

Симптоматика – та же, что и в первый раз: и слезы в ночи, и крышу уносит в страну Оз, и плющит, и колбасит, и растопыривает. Однако вторую любовь от первой отличают как минимум два обстоятельства. Первое: уже можно понять, насколько объект страсти подходит для совместной жизни (как говаривала моя студенческая знакомая: «Представь, сможешь ли жить с ней в общаге в одной комнате, а потом уж женись»). Второе: эту любовь совершенно не ждут.