Алмазный эндшпиль - Михалкова Елена Ивановна

– Иди отсюда! Безобразие!

Так Коля Порошин стал Поваром.

Два товарища были знакомы с Яшкой еще со школьных лет. Как могли сойтись два подростка из неблагополучных семей и рафинированный еврейский мальчик, увлекающийся химией, никто не мог объяснить. Но в свободное от Яшкиных опытов время они вместе шатались по дворам, к ужасу и возмущению Яшиной мамы.

Через несколько лет пути их разошлись: Яша, окончив институт, уехал в Китай, а Кулек и Повар то болтались без дела, то находили какие-то сомнительные занятия. Когда племянник Вермана вернулся в Москву, оба приободрились: свои люди да на теплом местечке в ювелирном салоне! Яша поможет им устроиться! Они тоже могут торговать этими… как их… брюликами.

К их великому огорчению, Моня Верман так не считал. Моня Верман синел как удавленник, когда на пороге появлялись две знакомые фигуры. Он запретил им приходить, но это не помогло: Данька с Поваром поджидали Яшу на заднем дворе, потягивая пиво, грызя семечки и смачно сплевывая их в газетный кулек.

– Как ты можешь с ними общаться?! – кричал Моня на племянника.

– Что у вас общего, я имею спросить?! Они поведут тебя плохой дорогой, Яков!

– Дядя, не мельтешите! – просил Яша.

– Какой дорогой, когда они смирно сидят в глубокой заднице?

– И ты обязательно хочешь сесть с ними рядом?!

– Я просто хочу попить с ними пива! Имею право?

Эти споры повторялись регулярно, но ничего не менялось: Кулек с Поваром невозмутимо пили пиво, Яша ожесточенно сражался с дядей за право составить им компанию, а Моня кипел и булькал, как камчатский гейзер, но поделать ничего не мог.

Майя села за свой стол, разложила срочные заказы, поглядывая в салон. В их с Семой каморке одна стена и дверь были стеклянные. Моня Верман утверждал, что клиентам нравится смотреть на работу ювелиров. А Майя любила исподтишка наблюдать за посетителями салона «Афродита».

Это место было хорошо известно в Москве. Владел им предприниматель Аман Купцов, хозяин сети недорогих ювелирных магазинов. Но «Афродита» стояла особняком среди них.

Сюда наведывались настоящие ценители камней, сюда приносили украшения на переделку, сюда шли купить стоящие бриллианты, которые Моня разыскивал по всему миру.

В конце концов, здесь хозяйничал Моня Верман!

– Сема, к нам по проспекту телепается какая-то баба, – нараспев сообщил Верман.

– И я чувствую, она идет не за просто так.

– Фу, Моня, что за жаргон, – поморщился Сема.

– Да, я вижу даму. Дама благородной наружности, чтоб я так смотрелся, как она.

– А шо я такого сказал? – возмутился Моня.

– Шо такого? Я разве спорю, что это дама? Моя тетя Рая из Одессы выглядела очень даже похоже до тех пор, пока не переехала на Брайтон-Бич.

– А что с ней случилось на Брайтон-Бич? – заинтересованно спросил Яша.

– Да помэрла, – флегматично отмахнулся Моня.

– Не вынесла расставания с малой родиной. Порвалось сердце от грусти.

– Что ты говоришь, Моня! – воскликнул Сема.

– Твоя тетя Рая из Одессы скончалась оттого, что в нее врезался молочный фургон на переезде.

– Вот я и говорю, – подхватил Моня.

– Сердце разорвалось от грусти. Разве мог в Одессе въехать в тетю Раю какой-то поц на фургоне?

Звон колокольчика положил конец их спору. Дверь широко распахнулась, впуская внутрь посетительницу в облаке духов и автомобильной гари.

Сема с Моней, утратив всю шутливость, одновременно поклонились вошедшей, и первый исчез в подсобной каморке, где сидела Майя, а второй выжидательно замер за прилавком. Яша, повинуясь незаметному знаку дядюшки, притулился в углу и не отсвечивал: учился.

Дама благородной наружности, как выразился Сема, хоть и несколько мужеподобная, твердыми шагами прошла к витрине, не ответив на приветствие, и нависла над ней. Глаза навыкате впились в украшения, выложенные на темно-синей подложке. Пальцы в бархатных перчатках слабо шевелились, будто самостоятельно решая, что же схватить. На среднем пальце, плотно насаженный на ворсистую ткань, красовался толстый, как шмель, перстень с хризолитом.

Все ждали выхода Мони. Но Моня пока молчал. Другой на его месте уже давно поинтересовался бы, чего хочет клиентка, но Моня молчал: почтительно, внимательно, но без малейшего оттенка выжидательности. Боже упаси торопить покупательницу, боже упаси!

Это было не томление консультанта, мающегося от безделья и ждущего – когда же, когда же, наконец, к нему обратится медлительный клиент. Нет, Моня Верман молчал профессионально, делая вид, будто занимается своим делом в трех шагах от дамы, но в то же время неуловимыми флюидами давая понять, что он здесь, рядом, готов в любую секунду прийти на помощь. Как рыбак, подстерегающий крупную рыбу, он опасался раньше времени дергать наживку.

Тишина затягивалась. Со стороны это могло бы показаться проявлением неуважения, но Майя видела: Верман работает, и он лучше всех знает, что делать.

Наконец покупательница пришла в движение. Как башня танка, она начала неторопливо поворачиваться к продавцу, и Моня тотчас исчез с того места, где он стоял, и материализовался напротив дамы: скромный, послушный ее приказу.

– Мадам желает что-то посмотреть? – с невыносимо еврейским, карикатурным прононсом осведомился он.

– Какое из украшений заинтересовало мадам?

Откуда ни возьмись, появилась у Мони дикая картавость. Движения стали суетливыми, и сам он ссутулился и будто бы даже уменьшился.

Никто не выказал ни малейшего удивления: если Моня считал нужным кривляться, значит, следовало принять это как должное.

– Покажите изумруд, – величественно приказала дама, снимая перчатку.

– Вот этот.

– Прекрасный выбор, прекрасный! – льстиво одобрил Верман.

– Я уже заметил по перстню, что у мадам отменный вкус! Вот, пожалуйста, прошу вас!

Кольцо с изумрудом уселось на палец левой руки. Дама вытянула руку, окинула взглядом картину: мясистый розовый палец и нежный зеленый изумруд.

– Роскошно, – только и сказал Моня, понизив голос.

– Дайте-ка мне бирку, – потребовала дама, не снимая кольца.

– Что у вас за камешек?

– Бесподобный камень, – с тихой укоризной отозвался Верман.

– Бесподобный.

– Да у вас все бесподобное, – фыркнула покупательница.

– Врете, поди.

– Мадам сомневается не во мне, – строго ответил Моня.

– Мадам сомневается в своем вкусе. Как можно! Прошу, обратите внимание.

Он провел пальцем по строчке, и они оба склонились над ценником.

– Я не говорю вам за чистоту, – покачал головой Моня.

– Ваши глаза не обманешь, вы сами видите, какой чистоты этот камень. Ваш супруг, дай бог ему долгих лет жизни, умрет, когда увидит его! Но я скажу вам за караты. Посмотрите, вы видите это число? Все будут видеть это число, поверьте! Будут глядеть огорченными глазами и плакать, потому что не каждый может позволить себе носить изумруд в два с половиной карата.

– А где его гранили? – проявила осведомленность дама.

– А как ви думаете?! – воскликнул Верман.

– Конечно, Колумбия! Он оттуда родом, как Христофор Колумб и Паганини. У нас, поверьте, вы не найдете таких камней! Когда-то были на Урале, но где сейчас тот Урал? За уральским хребтом и дальше, боже ж мой. А вы слышите, как он поет? Слышите? Это песня весны, поверьте мне, старому человеку!

Дама внимала. Она уже кивала, соглашаясь с картавой скороговоркой, уже другими глазами смотрела на кольцо.

Перед Майей разворачивался театр одного актера. Моня обладал невероятной способностью продать кому угодно что угодно. Но этот талант был лишь верхушкой айсберга, практическим применением другого, более глубокого и объемного.

Верман феноменально разбирался в людях. Он читал их, как научившийся читать ребенок читает вывески: жадно, торопливо, крайне редко ошибаясь в незнакомых буквах или непривычном написании. Как старая гадалка определяет прошлое и будущее, угадывая их не по картам, а по облику клиента, так и Моня имел наметанный глаз, невидимым лучом сканирующий любого.