Владыка Океана - Максим Далин

Она смеялась. Сначала. А потом как-то вдруг погрустнела. Перестала есть, принялась вязать узелки на салфетке, свела брови под жестким углом, опустила глаза и замолчала.

Я огорчился и обломался, господа. Я чувствовал себя полным дураком, не способным понять, в чем дело — ничего не предвещало — а потому никак не мог придумать, как исправить положение.

— Ци, — говорю, — прости грубияна и невежу. Я, вероятно, снова влез не в ту тональность, не так ли?

А она тряхнула волосами, вздохнула, говорит:

— Нет. Голова заболела, пустяки. Я пойду к себе, — и встает.

Эта пожилая тетка, которая с ней пришла, тоже встала, но священник первый раз за все это время прорезался и подал голос. Довольно козлиный голос для святого человека, сказал бы я, если бы не опасался согрешить:

— Летиция, пожалуйста, задержитесь еще на несколько минут. Вы же знаете о необходимости вашего присутствия.

Она, я полагаю, действительно знала, потому что послушно села обратно. Но когда садилась, на мгновение скорчила гримаску.

Со стола очень быстро убрали, а священник с Митчем встали и в высшей степени торжественно подошли ко мне. У Митча в руках оказалась маленькая бархатная коробочка, он протянул мне ее, а священник сказал:

— Вы, ваша светлость, преломили хлеб в этих стенах. Теперь они принадлежат вам, а вы — им. Примите главный символ вашей власти и вашей благородной и древней крови.

Я взял коробочку и раскрыл.

Да, государи мои. В ней лежал самый восхитительный перстень, какой мне только доводилось видеть. Аквамарин, нежный, зеленый, голубой, как океанская вода, чистейший, на нем вырезан мой герб — башня среди волн — а оправлен в платину, серую, тяжелую… Это была удивительная вещица, мои дорогие. Это была не ювелирная побрякушка, а нечто из сплошного океана, из злого океана, из доброго океана — так это легло на мою душу, а почему — я не умею объяснить.

Митч сказал:

— На правую руку, ваша светлость. На безымянный палец, — и я надел этот перстень на правую руку, на безымянный палец.

Он пришелся точно-точно к руке, как живая часть руки, и моментально нагрелся. Все вокруг заулыбались, я невольно улыбнулся тоже — а Летиция прижала руки к вискам, сказала: "Я должна выйти", — и выскочила из столовой.

И я ничего не успел сказать.

Зато Митч сказал:

— Не принимайте всерьез девичьи капризы, ваша светлость. С барышнями случается — она и сама не знает, отчего капризничает.

Мне не показалось, что она не знает. Не могу похвастаться, увы, что у меня на тот момент была толпа знакомых светских барышень и что мне есть, с чем сравнивать — но я знал достаточно женщин, чтобы почувствовать: Летиция вовсе не истеричка. Отчего-то ей стало плохо. Отчего бы?

— Спасибо, господа, — говорю. — Теперь, с вашего разрешения, я пойду осмотреться, — и собираюсь уйти из столовой.

И они все дергаются ко мне. Митч заглядывает в лицо и говорит:

— Прикажете вас сопровождать?

— А что, мой друг, — говорю, — вы боитесь, что я заблужусь в своем родовом гнезде, да? Сделайте милость, не тревожьтесь.

Замялся и умильно так мурлычет:

— Ваша светлость, вы же тут ничего не знаете, может быть, я могу…

И тут я взбесился. Предположим, я собираюсь поискать девушку. Свою невесту, если это хоть что-то значит. Предположим, я собираюсь попытаться ее утешить. И, возможно, это кончится — при благоприятной погоде — веселой болтовней, поцелуями — или… чем черт не шутит. И что Митч мне такого покажет, о чем я сам не знаю, где оно находится?!

— Нет, — режу, — нет, милостивый государь. Не можете. И окажите мне любезность — не ходите за мной, как припаянный. Если я правильно понял написанное дядюшкой, это теперь мой дом. Если я правильно понял также смысл только что законченного обряда — я теперь могу считаться истинным хозяином, не так ли? Так будьте добры не мешать хозяину взглянуть на свое жилище в одиночестве. Точка.

Митч заткнулся, но нехорошо заткнулся. Он мне вообще сильно разонравился за последнее время. Смотрит на меня — а глазки бегают. И не говорит, а выжимает из себя; мне показалось, что ему хочется орать, а приходится быть вежливеньким:

— Видите ли, ваша светлость… замок-то очень древний… в некоторых местах он, как бы вам сказать…

— О, я понял, — говорю. — Кусок штукатурки может упасть сверху и разбить мне голову, да? Или подо мной проломится пол? Мне казалось, что замок содержится лучше, но я буду осторожен, если это необходимо. И постараюсь ничего не испортить — это, Митч, кстати, в моих интересах.

Священник напряженно рассмеялся, так: "Хе-хе-хе", — а Митч смолчал и кивнул. И я вышел из столовой в ту дверь, куда убежала Летиция со своей толстухой-дуэньей.

Забавно, господа, забавно — но вскоре оказалось, что сориентироваться в родовом гнезде действительно не так-то просто. Не замок, а лабиринт какой-то. В какой-то момент я отчаялся настолько, что даже пожалел об обществе Митча. Я достаточно сообразителен, чтобы понять: найти тут кого-то — дело кислое.

В логике средневековых строителей цивилизованному человеку нипочем не разобраться, государи мои. Впрочем, мне случалось видеть в папенькиных исторических энциклопедиях, до которых он был большой охотник, планы древних шиянских замков — так все они были куда как проще, чем мое родовое гнездо. И светлее, на мой взгляд. Так что я до сих пор не возьму в толк, почему моим предкам понадобилось непременно наделать в своем доме всяких ходов-коридоров-переходов-галерей, будто их нагрызли жуки в полене, лестниц, ведущих в какие-то загадочные места, глухих ниш… Все это глядело сумрачным и темным, хоть в замок и провели давным-давно электричество. И всюду царил сумрак, а от путаных закоулков у меня стало нехорошо на душе.

Короче говоря, я долго бродил в одиночестве, а в голову лезли печальные мысли о том, что, в сущности, ничего своего у меня тут пока нет. Все мои заветные вещицы остались в звездолете, даже одежда и оружие, а тут все выглядело стильным и милым, но казалось совсем чужим. И эта мысль, господа, вогнала меня в тоску и депрессию. И Летиции нигде не было, и я понятия не имел, где она может находиться.

Но в конце очередного коридора забрезжил какой-то свет, и я пошел туда. Светился вход в библиотеку, которую, по-моему разумению, специально спланировали очень светлой и повернули окнами на восток, чтобы в ней можно было легко читать без свечей и прочего искусственного освещения.

Я зашел. Во-первых, после блужданий в полумраке, мне хотелось в помещение с окнами, откуда виден солнечный океан. А во-вторых, как это ни странно для пирата, я люблю читать. У меня всегда было мало бумажных книг, но электронных — в достатке, так что я полагаю чтение одним из приятнейших способов провождения времени. И теперь, увидев стеллажи, уставленные книгами снизу доверху, я немедленно решил, что сейчас найду себе чтиво по вкусу и легко скоротаю время до ужина. А на ужин выйдет Летиция — и наступит момент объясниться.

О да, друзья мои, бумажных книг тут было полным-полно, по большей части — очень старых. Некоторые даже не бумажные, а из чего-то… не знаю… то как тряпка на ощупь, то — как тонкая-тонкая кожа. Возможно, это и есть пергамент, но я не видел его прежде, потому не могу утверждать наверняка. Переплеты мне попадались преимущественно кожаные или металлические, с чеканкой и с камешками. Даже позолоченные. Но дешифратор я с собой не взял — глупо было бы, когда летишь домой — а многие книги оказались на древнем языке Приморья, который упорно не желал пониматься. Я впервые в жизни держал книги, написанные от руки — вязь рукописного текста меня очаровала, но и только. Никакой информации невежде-пирату извлечь из нее не удалось.

Более новые книги я мог читать. Но названия встречались забавные в высшей степени: "Преодоление стихии посредством сил, заключенных в благословенных жилах", "Роза ураганов или создание маяка в душе предвечного", "Совокупности благих возможностей небесных светил и земных путей"… У меня попросту не хватало воображения понять, о чем в таких книгах может говориться. Хотя в немалом количестве попадались и просто астрономические таблицы, промеры глубин, лоции разных мест, карты — специальная механика для моряков.

И вдруг на одном стеллаже, где стояла вся эта макулатура про глубины, фазы луны, ветра и течения, я вдруг увидал книжку, замусоленную чуть ли не до дыр — сразу видно, что ею часто пользовались. На ее обложке значилось: "Новейший и подробнейший учебник по родовспоможению и уходу за младенцем".

Не смейтесь, господа, это было просто странно. Никак нельзя сказать, чтобы эта тема меня так уж особенно занимала. Скорее, наоборот — мне отчего-то стало дико до невозможности. Никак не место этой книге тут было — и все. И в самой книге мне померещилось нечто неправильное и нехорошее.