Восхождение, или Жизнь Шаляпина - Виктор Петелин

И все актеры и антрепренеры потянулись в это агентство, разрешенное властями, с печатными однотипными договорами. А после заключения договоров сама Елизавета Николаевна с важным видом прихлопывала печать. Такого еще не бывало в кочующей жизни актеров. Солидно и твердо. Бесприютные актеры, собиравшиеся в трактирах и за рюмочкой договаривавшиеся с антрепренерами, которые зачастую могли на следующий день «передумать», теперь обрели некую солидную фирму, юридически гарантировавшую им законность заключенного контракта. Пусть условия чаще всего кабальные, но все-таки лучше, чем ничего.

Приняла Шаляпина и Агнивцева сама госпожа Рассохина. Внимательно просмотрев все афиши и фотографии, несколько раз бросила изучающий взгляд на высокого простоватого парня.

— Я вижу, что в этом сезоне вы много пели в Тифлисской опере. О вас хорошо отзываются в газетах. У кого вы учились?

— У профессора Дмитрия Андреевича Усатова, бывшего артиста императорских театров.

— И вы ученик Усатова? — обратилась госпожа Рассохина к Павлу Агнивцеву.

— Да, и я учился у профессора Усатова и тоже пел в Тифлисской опере.

— Ну что ж… Федор Иванович, спойте мне что-нибудь по вашему усмотрению.

Елизавета Николаевна, обаятельная тридцатилетняя женщина, сама села за рояль и приготовилась аккомпанировать Шаляпину.

— Я спою вам «Два гренадера».

Рассохина отыскала ноты, посмотрела и тут же начала наигрывать как бы для себя.

Шаляпин откашлялся, хотя в этом не было нужды, встал рядом с роялем, как бы давая понять, что он готов.

Она кивнула, проиграла вступление, и в комнате раздался мощный голос молодого певца. Никогда она еще не слышала такого прекрасного тембра, такой естественности в звуках, которые лились как бы сами по себе, без всяких усилий со стороны исполнителя. А Шаляпин уже не обращал внимания на окружающих, увлеченный исполнением любимой песни.

Шаляпин предложил исполнить арию Мельника из «Русалки» Даргомыжского, арию Мефистофеля из «Фауста» Гуно. Он был готов петь сколько угодно. Сил у него было хоть отбавляй.

— Достаточно, — удовлетворенно сказала Елизавета Николаевна. — Отлично! Мы найдем вам театр!

Павел Агнивцев тоже был обласкан этой удивительно симпатичной женщиной.

Начались ожидания. Первое время не так было тошно, оставались кое-какие деньги, но вскоре и они кончились: как-никак обедали в трактире каждый день за пятьдесят копеек. И стыдно было признаться Павлуше, что деньги проиграл. А когда признался, что у него нет денег и что весь тифлисский бенефис проигран в карты по дороге в Москву, то Агнивцев чуть не задохнулся от гнева. А что теперь делать-то? И самому горько и досадно, да после драки кулаками не машут.

Шаляпин уходил на Воробьевы горы и оттуда любовался Москвой. Усаживался где-нибудь недалеко от обрыва и смотрел вниз. Засиживаясь подолгу и вглядываясь в открывающиеся перед ним обширные просторы московские, он неожиданно для себя переносился в своих мыслях в Тифлис, где он пережил много счастливых часов, вспоминал Ольгу, о которой постоянно тосковал. Вспоминал, как он с ней познакомился, как целовал, и сердце начинало беспокойно биться. Здесь он еще не завел подружку… Денег нет, а без денег неловко знакомиться с девушками…

Больше месяца прошло в беспокойном ожидании. Наконец в начале июля пришла повестка от Рассохиной. Федор немедленно побежал в бюро, захватив ноты любимых партий.

В зале, куда Шаляпин уже не раз заходил, кроме Рассохиной и ее помощников важно сидел огромный детина с пышной бородой. Красивое смуглое лицо, шапка черных, с проседью кудрей, большие черные пронизывающие глаза. Федор Иванович сразу почувствовал в нем темпераментного, напористого, смелого человека. На широкой груди его висели многочисленные брелоки, на животе — толстая золотая цепь от часов. «Фунта три, не меньше, брелоков-то, — неожиданно для себя подумал Шаляпин. — Вот это — настоящий московский антрепренер, с таким не пропадешь». Стилизованная рубаха и лакированные сапоги «бутылками» дополняли портрет незнакомца.

— Лентовский, — сказали Шаляпину.

Федор Иванович вздрогнул. Всего ожидал он, но только не этой встречи со знаменитым антрепренером. За дни московского безделья каких только разговоров он не наслышался о фантастически пышных представлениях под руководством Лентовского. О нем ходили легенды по Москве. Говорили: «Должен, как Лентовский». «Г-н Лентовский как резиновый мячик, судьба шлепает его об пол, а ему ничего. Он от этого даже еще выше подпрыгивает». Вся Москва ходила в «Эрмитаж» Лентовского. И вот в очередной раз прогорел и отстранен от руководства представлениями в «Эрмитаже». А ведь играл в театрах, даже в Малом. Но знаменитым стал лишь как антрепренер, блестящий организатор и выдумщик всевозможных празднеств, гуляний, народных спектаклей… Он был одним из самых популярных людей в городе… И вот теперь от него будет зависеть судьба провинциального актера Федора Шаляпина.

Всегдашняя самоуверенность чуть не изменила молодому певцу. Настал долгожданный момент, от которого столько сейчас зависело. Не посрамить бы себя…

Лентовский, в свою очередь, внимательно оглядел Шаляпина с ног до головы, сердито бросил Рассохиной:

— Можно.

— Что вы будете петь? Давайте ноты, — сразу оживилась Рассохина, усаживаясь за рояль.

Шаляпин подал ей ноты «Дон Карлоса»… Ария Филиппа…

— Начнем, — скомандовала Рассохина.

С первыми аккордами Федор Иванович почувствовал привычное волнение, собрался от внутреннего жара, вдруг пахнувшего в самое сердце, и голос его мощно зазвучал. Шаляпин любил эту партию и всегда исполнял ее с удовольствием человека, не испытавшего всех горестей коронованной особы.

— Довольно, — оборвал его Лентовский. — Ну а что вы еще знаете и что вы еще можете?

— Мельника, Мефистофеля, Дон Базилио…

— Нет, мне это не подходит…

Лентовский встал. В его движениях чувствовались стремительность и энергия. Он еще раз внимательно оглядел бедно одетого Шаляпина.

— Знаю, вижу, вы человек бывалый. Сам исходил пол-России. Случалось и мне переходить из города в город пешком. А случалось иметь столько денег, сколько у вас волос не окажется на голове… Вот так, молодой человек… Вы будете играть Миракля. «Сказки Гофмана» знаете?

— Нет, — растерянно ответил Шаляпин.

— Ничего, узнаете. Миракль вам понравится. Возьмите клавир и учите. Вот вам сто рублей, а затем вы поедете в Петербург, будете петь в «Аркадии».

Федор был ошеломлен таким натиском. Тут же ему подали ранее заготовленный контракт, который он подписал не глядя. Какое там, такой напор Лентовского показался столь необычным — до мелочей ли тут.