Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

Примечательно, но памятный по событиям 1812 г. Дамоклов меч «дубины народной войны» в сознании союзников имел место. В ходе кампании в Крыму «…французские генералы снова вспомнили опасность и уроки русской партизанской войны.

Когда французское правительство попыталось развить успех англо-французских войск после взятия Севастополя и спланировать наступление вглубь России, главнокомандующий французской армией генерал Пелисье заявил, что уйдет в отставку, если ему прикажут начать маневренную войну. Он отчетливо представлял невозможность обеспечения безопасности коммуникаций на столь огромной территории, начиная от Черноморского побережья, предвидя партизанские действия русской армии. Именно поэтому война ограничилась, по выражению Ф. Энгельса, этим «закоулком России», т.е. полуостровом Крым».{36}

Сегодня остается лишь констатировать, что русское командование этой возможностью использования партизанской войны не воспользовалось, как и другими возможностями. С начала 30-х годов XIX в. в военном искусстве императорской России «идет процесс затухания интереса к специальным действиям».{37}

Понимание ошибочности этого положения дел пришло лишь после протрезвления армии, вызванного проигранной Крымской войной. В 1859 г. военный ученый генерал Н.С. Голицын забил тревогу по поводу утраты русской армией опыта организации и ведения партизанских действий в тылу противника: «Преподается ли у нас где-либо теория партизанской войны вообще и нашей русской в особенности, хоть в самых тесных размерах?… К сожалению, нет».{38}

Так получилось, что этим опытом в большей степени воспользовались французы, предпринявшие в предшествующий сражению на Черной речке период ряд рейдовых операций в контролируемые русскими войсками районы Крыма и организовавшие эффективное постоянное подвижное охранение своих позиций, что способствовало своевременному оповещению о выдвижении противника. Французская кавалерия, в отличие от русской и английской, действовала напористо, активно, часто — даже агрессивно. Достаточно вспомнить ее последовавшие уже после взятия Севастополя акции под Евпаторией, одна из которых плачевно закончилась для Елисаветградского уланского полка под Кангилом.

Тот же опыт «малой войны» с лихвой использовали, как никто другой, выкачавшие необходимое для себя из опыта этой кампании, американцы. По числу практически реализованных ими уроков Крымской войны они стоят на одном уровне с немцами, а в некоторых случаях превосходят их. В ходе Гражданской войны в США (1861–1865 гг.) кавалерийский набег получил более известное и поныне входящее в военную терминологию наименование — рейд.

В русской же армии подобные действия в Крыму даже не рассматривались как возможные: «С эпохи Наполеона до Американской кампании, т.е. в течение полувека, кавалерия принимает самое ограниченное, самое невидное участие как на поле сражения, что отчасти (но только лишь отчасти) объясняется усовершенствованием огнестрельного оружия, так, в особенности на театре военных действий, в смысле стратегической деятельности кавалерии. Образцовые примеры пользования кавалерией со стратегическими целями, которые нам представляет история Наполеоновских войн, прошли бесследно. Прекрасное употребление кавалерии в кампании 1805, 1806, 1812 и 1813 годов было забыто современниками. Правда, что обстановка и характер некоторых войн не давали достаточно широкого поля для стратегической деятельности кавалерии: так например, обстановка Крымской войны (война преимущественно осадная и притом веденная на ограниченном пространстве), Итальянской кампании 1859 года (по характеру театра военных действий). Но если эта причина до некоторой степени и объясняет отсутствие за весь указанный период стратегической деятельности кавалерии вообще, то не было и партизанских действий в частности, если не считать несколько отдельных и притом самых ничтожных случаев партизанских действий, как, например, в польскую кампанию 1830–1831 годов…».{39}

Сконцентрировав в Крыму «…в том числе свыше 10 тыс. бесполезной по обстоятельствам конницы»{40}, русские главнокомандующие не только так и не сумели решить задачу ее боевого применения, но и приобрели очередную «головную боль» с ее обеспечением.

Сражение на Черной речке демонстрирует военную аксиому — не может считаться выигранным сражение, успех которого не развит, или, по крайней мере, не закреплен. Еще один вывод, состоящий в том, что атака укрепленных позиций, занимающих господствующие высоты с фронта равносильна попытке протаранить лбом каменную стену, также не нуждается в подтверждении…

Исследователи русского военного искусства конца XIX — нач. XX вв. справедливо считают, что весь ужас Альмы, Инкермана и Черной речки, подготовленный ослепленной плацпарадными тонкостями николаевской военной системы, искуплялся «…удивительным мужеством и стойкостью удивительных войск».{41} Во всех полевых сражениях Крымской войны русский солдат «…открыто и неумело подставлял грудь неприятельским пулям, а ближайшие начальники его оказывались не вполне искусными и опытными руководителями и распорядителями боя».{42}

Увы, несмотря на то, что «…все талантливые полководцы и военные авторитеты сходятся в общем мнении…», что «…для изучения тактического искусства необходимо тщательное изучение и исследование военной истории», которая по мнению генерала Леера «…для военного является тем же, чем лаборатория для химика, обсерватория для астронома…»{43}, история военного искусства Крымской войны просто изобилует «белыми пятнами». То, что мы до сих пор упорно не желаем признать собственных ошибок, пытаемся найти возможность во что бы то ни стало оправдать их чем угодно — крайне опасно и гораздо более вредно для будущего. «…Великие практики всегда безжалостно уничтожали символы, потерявшие смысл, пережившие самих себя. Если нам путь к победе преграждают предрассудки и мы окажемся не в силах перешагнуть через них, то нас ждут одни неудачи и поражения».{44}

Рассматривая Чернореченское сражение в контексте Крымской кампании, мы должны исходить из того, что «…война имеет свои строгие законы», пренебрегать которыми, «… хотя бы из идеальных побуждений»{45} не только ошибочно, но и опасно. События августа 1855 г. нагляднейшее тому подтверждение.

Как и любой иной труд по военной истории, разбор военных аспектов поражения русской армии на Черной речке имеет большое практическое значение. Изучение военной истории — одно из лучших средств усвоения здравой{46} теории военного дела. По свидетельству генерала Жомини: «…критический разбор одной кампании принес ему более пользы, чем изучение всевозможных догматических сочинений».{47} Подробные и беспристрастные военно-исторические сочинения, основанные на достоверных источниках, будут надежными проводниками и красноречивыми проповедниками основных истин военной науки.

Итак, переходим к событиям августа 1855 г…

ПРЕЛЮДИЯ К БИТВЕ

«Хороший полководец не только видит путь к победе; он также знает, когда победа невозможна».

СОЮЗНИКИ: В ОЖИДАНИИ КОНЦА ДРАМЫ

К началу августа 1855 г. в Крыму установилось относительное затишье, которому предшествовал период напряженного противостояния в июне и июле. Как бы историки не ругали князя Меншикова за проваленный им первый период борьбы за Севастополь, не подлежит сомнению наличие смысла в его оценке и выборе стратегических позиций. Благодаря обдуманным действиям главнокомандующего было сделано главное — Севастопольская крепость не потеряла коммуникации. Ни внутри театра военных действий, ни связывающих с материковой частью империи. Потому что «…князь Ментиков (1854 г.) стал на дороге Севастополь — Бахчисарай и тем заставил англо-французов очистить сообщение Севастополя через северную сторону…».{48}

Последовавшие энергичные действия у Балаклавы и ряд малых кавалерийских дел у Евпатории и в Байдарской долине обеспечили союзникам хотя и малоинтенсивную по накалу и энергии боевых действий, но вместе с тем невероятно тяжелую зиму 1854–1855 годов.

Вдоволь испытав не себе ее «прелести», намерзшиеся и изголодавшиеся союзники стремились во что бы то ни стало избежать повторения перспективы очередной зимовки в полевых условиях. Тысячи унесенных болезнями и непогодой жизней английских, французских, турецких офицеров и солдат служили негласным напоминанием, что очередное испытание невзгодами крымского климата может стать роковым: «…По мере продолжения Крымской кампании уныние все больше овладевало и той и другой стороной. В лагере союзников свирепствовали холера и пьянство, военные трибуналы и телесные наказания».{49}