Последний штурм — Севастополь - Сергей Ченнык

При всём уважением к бесспорно талантливому военному исследователю, которым является генерал Свечин, с этим нельзя согласиться, учитывая хотя бы состав и количество вовлеченных сил, а также масштабную цель, поставленную русским командованием.

Перенося определение Свечина определение на современную военную терминологию можно определить цель сражения, как решение оперативной задачи. В определенной степени это был апогей Крымской кампании, соревнование умов, своеобразная «игра втемную», проигрыш которой русским командованием привел к скорому падению Севастополя. И сражение на Черной речке, и последний штурм Севастополя, вынесенный в название этой книги — суть одна операция, успешно проведенная союзным командованием.

Если взглянуть на событие со стороны противника — увидим блестящий образец подготовленной ловушки, в которую попали русские военачальники на заключительном этапе обороны Севастополя. Для союзников сражение — несомненный тактический успех, способствовавший решению стратегической задачи кампании — взятию Севастополя. Убедившись в невозможности сломить дух и стремление к сопротивлению защитников крепости, они нанесли удар по наиболее слабому звену — полевой армии. При этом намеренно отдали первоначальную инициативу в руки русского командования, после чего, измотав противника в бесплодной попытке взятия заранее подготовленной оборонительной линии, сами перешли в наступление.

Федюхины высоты стали крымской Голгофой для русской армии. Ослабив ее, выбив инициативу, перехватив наступательный порыв, союзники сделали все для того чтобы последний штурм стал успешным.

Крупнейшее полевое сражение Крымской войны в прошлых и современных учебниках для военных учебных заведений занимает лишь несколько строк, не производится его подробный разбор. Что поделать, в нашей военной истории не очень любили предавать гласности поражения, а если и писали о них, то причины обычно списывали на проблемы существовавшего политического режима. Кстати, если быть до конца объективным, то и авторы военные не слишком жаловали Крымскую кампанию… Например, в учебнике для военных училищ «История войн и военного искусства», выпущенным Краснознаменной Военной Академией бронетанковых войск имени маршала Советского Союза Р.Я. Малиновского в 1967 г. сражение на Черной речке не упоминается вообще.{20} Не удивительно. В книге доктора военных наук генерала В.Н. Лобова «Военная хитрость», изданной как сборник дополнительного материала для военно-учебных заведений, не упоминается вся Крымская война!{21} В результате «…писатели невоенного звания впадали в ошибки от незнания военного искусства…».{22} Примеров великое множество. Можем оставить в покое военную историографию советского периода — сейчас она несколько не в почете, но и по сей день исследователи не слишком торопятся уделять этой теме сколько-нибудь серьезное внимание.

Наследием от прошлого осталось лишь неискоренимое навязчивое нежелание признавать собственные просчеты и извлекать из них необходимые уроки. Конечно, анализировать поражения гораздо труднее, чем воспевать победы. Даже в царской России некоторые ярые патриоты «…разбирали позорные с точки зрения военного искусства события этой войны не иначе, как в духе: «Гром победы, раздавайся, веселися, храбрый росс!».{23}

Не только у Крымской войны такая судьба. Когда в начале XX в. полковник Главного штаба Н.П. Поликарпов сделал анализ Бородинского сражения и обнаружил явные нестыковки непосредственно в реляции М.И. Кутузова императору, ставящие под сомнение истинное положение дел, на него обрушился такой град критики и обструкции, что это негативно отразилось на дальнейшей судьбе автора. Зато его слова о том, что при подготовке юбилейных мероприятий «…шуму относительно чествования этого юбилея много, даже очень много; предложений и проектов, в большинстве неосуществимых по их величавой помпезности и сопряженным с этой помпезностью значительным денежным затратам, имеется тоже немало»,{24} — остаются актуальными до настоящего времени.

Военная история России периодически напоминала не только об ошибочности, но и крайней опасности для государственной обороны такой позиции. И тому были основания. Просто скопированы под кальку со сражения на Черной речке последующие действия русской армии во время русско-турецкой, русско-японской и первой мировой войны, они также повлекли неоправданно высокие потери среди личного состава, при минимальном достигнутом результате. Должные же в первую очередь усвоить трагические уроки Черной русские генералы, продолжали устилать телами героической пехоты подступы к редутам Плевны в 1877–1878 гг., высоты в ходе «…навязанного свыше»{25} сражения у Тюренчена в Маньчжурии в 1904 г. и затем, несчетное число раз в Мазурских лесах и болотах, в Галиции и Карпатах в 1914–1918 гг.

Казалось бы, уроки ошибок Крымской войны должны были быть непременно учтены, но стараниями генерала Драгомирова и иных его верных соратников даже в 1912 г., накануне грядущей мировой войны, русская армия продолжала сохранять в боевой подготовке войск упор на штыковые удары плотных пехотных масс.{26}

Генерал Паскевич в письме князю Горчакову, подвергая последнего уничтожающей критике за бездарное руководство войсками на Черной речке надеялся, горькие уроки займут место в военной истории России.

Увы, этим надеждам умирающего князя не суждено было сбыться. Вышеупомянутый генерал Драгомиров, делая выводы по итогам Крымской и русско-турецкой (1877–1878 гг.) войн, казалось бы достаточно насмотревшись на груды расстрелянных с максимальной дистанции нарезной артиллерией или стрелковым оружием русских «чудо-богатырей», продолжал упорно громить тех, кто пытался хоть словом обмолвиться о необходимости применять современную тактику к современному оружию, а не наоборот. Меньшим из его обвинений было обзывание таковых «огнепоклонниками», худшим — обвинение в недостойной офицера трусости.

Последующие, после описываемых событий, поколения военных России взывали к всестороннему учету и правильному пониманию уроков, пусть и трагических. Крымской кампании. Обращаясь к опыту атаки укрепленных высот, коими и были Федюхины высоты в Чернореченском бою, Свечин писал: «…При современной быстроте укрепления позиций перед нами всегда окажутся укрепленные позиции. Где теперь искать позиций, которые не были бы более или менее укреплены? Атаковать укрепленные позиции безусловно придется; брать их следует только не «горами трупов», зачастую раскидываемых совершенно бесцельно, а рядом методических, целесообразных действий.

Если армия не усвоит метода атаки укрепленной позиции, получатся результаты такие же печальные, как под Плевной или Бенсиху».{27}

Курс военной истории в русской академии Генерального штаба спустя лишь пятнадцать лет после окончания кампании бегло касается Крымской войны, стыдливо игнорируя ее неудачный в большинстве случаев опыт.{28}

В дальнейшем положение попытались выправить. Перед самой первой мировой войной, признавая, что опыт Крымской кампании так и не был подвергнут должному анализу на самом высоком уровне, что привело к поражению в войне с Японией, издание Николаевской академии Генерального штаба «Сообщение о русско-японской войне» подтвердило, что «… наши вожди отразили на себе все несовершенство нашей военной системы. Наши приемы ведения войны основаны на ложном представлении об употреблении боевых сил, на представлении не имеющем ничего общего с военной наукой».{29}

Катастрофичность неучтенного опыта отмечал Д.А. Милютин перед началом своих знаменитых, неоднозначно принятых, военных реформ. Критикуя работу созданной в 1856 г. императором Александром II комиссии «для улучшения по воинской части», «…тон в которой задавали престарелые генералы Редигер и Сухозанет»,{30} он говорил, что «… после бедственной Крымской войны не только ничего не было сделано для того, чтобы наши расстроенные военные силы вновь оправились и устроились, но напротив того, единственной заботой военного управления было — сокращать, упразднять, расформировывать… Общее негодование обрушилось на военное министерство, но можно ли было ожидать чего-либо другого от той системы, которой правительство следовало последние годы».{31}