Сласти и страсти, или Забавы новобрачных - Тара Сивик

В принципе, я боюсь секса с мужем. Он всегда любил мое влагалище. У него даже рубашка была с надписью: «Я люблю жены влагалище». А что, если секс со мной теперь похож на траханье с банкой мармеладок? Никакого запала, особенно если мармеладки зеленые. Я не про то, что мое влагалище зеленое, зато уверена, что оно трясучее. Я пхнула его слегка, когда в зеркало разглядывала, и оно, пхнутое, точно трепыхалось. Влагалище никогда не должно трястись.

Буду уходить с работы пораньше и ходить на йогу. Приведу тело в норму, может, и чувствовать себя лучше стану и тогда смогу приучить Дрю побольше мне по дому помогать, чтоб не была я такой измотанной всю дорогу. Сегодня Дрю не работает, так что он дома с детьми целый день. Может, немного наклонов да растяжек – все на свои места, куда положено, и вернется, и не буду я терзаться, что губки моего влагалища сильно провисают и шлепаются туда-сюда. Ни в коем случае нельзя допускать, чтоб их можно было узлом завязать ИЛИ бантиком.

4. Собака Мордой Вниз

– ОН НА КАКАШКУ ГОВОРИТ ГОВНО!

Я громко смеюсь и поднимаю развернутую ладонь, чтоб дочка шлепнула ее своей маленькой пятерней.

Удержаться не могу от смеха всякий раз, когда Вероника повторяет слова и фразы из фильма-тезки Билли, «Билли Мэдисон». Мы залезли с нею на диван и смотрим лучший фильм всех времен, а Билли спит на своих качелях в нескольких шагах от нас.

Спустя несколько минут в дверь входит Дженни. Вообще-то она входит в дверь хромая, ковыляет до дивана и садится по другую сторону Вероники, целуя дочь в головку.

– Мама, у тебя бо-бо? – спрашивает ее Вероника.

Я с ужасом смотрю, как Дженни тащит к себе скамеечку, кладет на нее ногу, откидывается на спинку дивана и сажает Веронику к себе на колени.

Боже ж мой. Вот оно. Это и есть выдуманное повреждение. И как мне это играть? Стоит ли сразу отозвать ее в сторонку и заявить, что она большая толстая лгунья? Погодь, никогда не называй женщину толстой. Особенно после беременности – даже просто в шутку. Убийства последуют. Может, мне лучше подыграть и хранить спокойствие?

– Да, у мамочки бо-бо, – со вздохом отвечает Дженни.

– ХА-ХА! – воплю я. – ТЫ УШИБЛАСЬ!

Дженни недобро смотрит на меня, и я тут же стираю с лица улыбку.

Это что еще за едрена-вошь? Мне ведь никак нельзя радоваться, коли она поранилась, верно? Спокойно, чел. Спокойно.

– То есть отстой, что ты ушиблась, я хотел сказать. Ты ушиблась. Это так отстойно. Я хочу сказать, потому как, знаешь ли, ты ушиблась.

Вот. Гораздо лучше. Спокойствие, выдержка. Ей нипочем не узнать, что ты что-то подозреваешь.

Недоброе выражение так и не сходит с лица Дженни – надо выкручиваться.

– Ты что, не мог хоть немного прибраться сегодня? В доме бардак.

Оглядываю все игрушки на полу и грязную посуду на кофейном столике.

– Мы заняты были, кино смотрели, – объясняю.

Дженни оборачивается, смотрит на экран и в первый раз замечает, что мы смотрим.

– Серьезно говорю: брось смотреть этот идиотский фильм. Вероника и без того его взахлеб цитирует, – жалобно вздыхает Дженни.

Эта самая подделка профзаболевания уже изменила ее! Раньше она любила этот фильм. Не-еееееееет!

– Так как же ты ударилась? Знаешь, когда ты по-настоящему ударилась, – спрашиваю я, сложив руки на коленях и играя в озабоченность.

Не может она знать, что тебе известно. Что, если это как в телешоу «Когда животные нападают»? Может, она и на тебя бросится, братец.

– Ну, я решила сегодня с работы пораньше уйти и попробовать йогой позаниматься. Как выяснилось, я уже не такая гибкая, какой была когда-то, – сообщает она мне.

Она что, словом «йога» шифрует что-то? Теперь что, «терпеть до последнего», как она это называет? Не удивлюсь, если есть у нее группа приспешников, кто на нее работает, помогают ей в этом обдуманном вранье.

Йога… как же, точно!

– Попробовала встать в позу Собаки Мордой Вниз и коленку вывихнула, – заканчивает она, положив голову на спинку дивана и закрывая глаза.

Понятно? Целиком поймал ее на вранье. Собака Мордой Вниз – это не поза в йоге. Это китайская пословица или еще что-то, типа: «Кто в церкви бздит, тот на вонючей скамье сидит». По-моему, она звучит так: «Кто встает собакой мордой вниз, тот делает как-как себе в штанишки».

– А Клэр знает? Ты Клэр сказала? Что Клэр сказала? – вопрошаю я.

– Нет, зачем Клэр знать? После йоги я только и хотела, что до дому добраться и ноги задрать. Переговорить с ней у меня и времени еще не было.

Ага-аааа, значит, она тянет время, план сочиняет. Попалась!

Дженни снимает Веронику с колен и сажает ее рядом с собой, с усилием поднимается с дивана и ковыляет на кухню.

– Ты куда? – спрашиваю.

– Возьму льда, к колену приложить, – отвечает она, а сама на ходу о стену опирается.

От здорово работает! Она, в натуре, все это продумала. Я б никогда не подумал пойти и принести ей лед. И хромота у нее выглядит натурально.

Упражнялась, должно быть.

Вскакиваю, устраиваю спектакль, будто «помогаю» ей с ее «ушибом», когда на самом-то деле просто хочу посмотреть, не получится ли вывести ее на чистую воду.

Помогая ей идти на кухню, выставляю у нее на пути ногу, и она о нее спотыкается, успевая в последний момент за стол схватиться, а то бы вовсе на пол упала.

– Дрю! Какого черта? Ты что, мне ножку подставил? – вопит она.

– Как твое колено? – спрашиваю, подозрительно глядя на ногу, которую Дженни держит в нескольких дюймах над полом.

– Да что с тобой сегодня? Странно как-то ведешь себя, – бормочет она, а потом опирается на стул, чтобы выпрямиться, и прыгает на одной ноге к холодильнику, чтобы забрать пузырь со льдом.

– Дженни, смотри у меня! – угрожающе говорю я ей.

– О чем это ты, черт побери? – вопрошает она, садясь за кухонный стол, потом кладет ногу на стул и, морщась, укладывает пузырь со льдом поверх колена.

Век живи… Откуда у нее такое здоровское умение в этом? Никогда не знал, что она такая хорошая притвора. О Иисусе, а ну как это не единственное, в чем она притворяется? О боже мой! Вот почему ей совсем не хочется заниматься сексом со мной. Она устала притворяться!

– Ты притворяешься, когда занимаешься сексом с Клэр, а теперь еще хочешь и обманом из меня деньги тянуть! Сучьи дети! – ору я и с топотом несусь из комнаты.

Оглядываясь назад, я вполне уверен, что в точности могу указать, где я был не прав с Дженни. Я валил все на естественные роды. Ни один мужчина никогда не должен видеть свою жену в такой ситуации. Ни один мужчина никогда не должен смотреть на живое влагалище в такой ситуации. Впрочем, мертвое влагалище, верно, было бы таким же гадким, потому как оно было бы мертвое. Мертвое липучее влагалище. Такое увидев, вовек не забудешь.

Начался день вполне хорошо. Дженни перехаживала неделю, вот врач и уложил ее с утра пораньше на осмотр в клинику с тем, чтоб роды можно было ускорить. Мы взяли Веронику с собой, поскольку весь день предстояло в основном сидеть да поджидать, как бы чего не случилось. Картер с Клэр согласились взять нашу дочь к себе поспать, как только дела пойдут. Мы делали все положенное, чтобы Вероника не возненавидела своего брата с первого взгляда. Вместе с нею подбирали имя, позволили ей помогать украшать детскую, взяли ее с собой в клинику и тайком сунули в сумку Дженни подарок для вручения Веронике «от ее братика», как только тот родится, – все необходимое, чтоб она не наступила тому на яички и, увидев, не стала звать его говняшом. Если учесть, что именно такое имя она выбрала, то что ж было б странного, если б сестричка так назвала братика, едва его увидев. То было ее новое любимое слово, и тяжко было улестить ее выбрать другое имя, когда мы листали книжку «Как назвать малыша».

– Все равно буду звать его Говняш! Малыш – это говняш!

Как, скажите, сердиться на дочь, ведь то была первая логично связанная ею воедино фраза. В натуре, для меня это был день гордости.

Ближе к обеду в день родов дела пошли серьезные. И, говоря серьезные, я имею в виду до едреной матери серьезные. У Дженни схватки выше крыши, а тут является эта баба, которую так и хочется назвать «Трехнутой сукой»[8]. И это, уверяю, еще самое приличное имя для нее.

– ГДЕ, ТВОЮ МАТЬ, ЭТОТ МУДАК С ЛЕКАРСТВАМИ?

Я прикрыл ладонями Веронике уши и с ужасом воззрился на жену. Дженни никогда не орала и не ругалась в присутствии Вероники. Никогда. Порой повышала голос, но обычно тогда, когда кто-то не слышал, что она говорит. А тут она повернулась совсем новой своей стороной, к какой я не привык.

– Всего две минуты, как сестра вызвала его, детка. Он скоро придет, – успокаивал я ее, убирая ладони с ушей Вероники.

– ПШЕЛ НА ХЕР!

Я глянул на монитор схваток и увидел, что маленькие волнистые линии взлетели до того высоко, что аппарат стал мигать тревожным красным светом.