Роман - Джеймс Миченер

— Ничего страшного. Это можно исправить. Ты все делаешь правильно.

Последний из знаков он отсоединил уже без повреждений.

— Спасибо, что помог достать мне три отличных знака для моей работы, — поблагодарил я спустившегося с лестницы Повидло, но его было невозможно расположить к себе. Он и не подумал помочь мне донести «деревяшки» до машины, а оседлал свой мотоцикл и с ревом умчался.

— Повидло — без царя в голове, — извинился за него отец. — Но он стал лучше, чем был три года назад. Жена его испортила, когда он был ребенком, — слишком сладко кормила.

— Нас с тобой она кормила точно так же, но нам это пошло на пользу, — засмеялся я.

Когда я собрался уезжать, Ребекка вынесла три чугунка с мясом, которое покоилось в застывшем свином жире, и я подумал: «Видимо, символ моего края — обильность, питательность, старомодность и добродетельность».

Третья остановка моего традиционного тура была, пожалуй, самой важной. Это — передача моей аккуратно запакованной рукописи начальнице почтового отделения в Ростоке, миссис Дифендерфер.

— В «Кинетик пресс», как обычно. И расписка в получении обязательна.

Последние слова прозвучали привычным рефреном: я так делал всегда — мне надо, чтобы моя посылка попала лично в руки адресата, а его расписка даст мне полную уверенность, что именно так и будет. И мне не жалко дополнительных 90 центов за эту услугу.

— Еще одну книгу закончили? — спросила миссис Дифендерфер, и я улыбнулся. А потом протянул ей горшочек с рисовым пудингом.

— Мы съедим его на ужин. — И она, закрыв окошко, покинула свое заведение с зарешеченными окнами и повела меня в свой дом, он находился поблизости. Мы расположились на кухне. — Сейчас отпразднуем.

Она пронзительно свистнула, позвав таким образом своего мужа с улицы домой, и поставила на стол стаканы с холодным молоком и розеточки с густым яблочным вареньем. Подняв стакан с молоком, она предложила тост:

— За нашего хорошего друга Лукаса Йодера и за успех его книги!

— За это выпью, — согласился я, доедая вторую порцию варенья, и, откинувшись на спинку стула, добавил: — Я теперь целую неделю не захочу есть.

Завершение рукописи и отправка ее в Нью-Йорк отняли много сил. И как только я доехал до дома, то, поцеловав Эмму, направился прямиком в постель, чтобы хорошенько выспаться, и, перед тем как забыться сном, успел подумать: «Сегодня я был в четырех домах на своей родине. У Йодеров, Цолликофферов, Фенштермахеров и Дифендерферов. И никогда я не входил с парадного входа. И не видел ни одной комнаты, кроме кухни. И никогда не ел ничего вкуснее, чем здесь. Такова она — моя немецкая Пенсильвания».

Вечером того же дня, показав Эмме три моих магических знака, я уверил ее, что после сегодняшнего обжорства я не нуждаюсь в ужине. Мы склонились над ежедневником на 1990–1991-й годы, дабы определить, что нам предстоит в ближайшее время. Эмма указала на излишек, по ее мнению, мероприятий, связанных с публикацией «Каменных стен», но я напомнил:

— Это моя последняя книга, и это последний год, когда мы всем этим будем заниматься. Я хочу обеспечить моей книге достойный выход и хочу сделать все, чтобы она имела больший успех.

— А моя обязанность проследить, чтобы ты остался после этого живым, — отпарировала она. Здесь Эмма была непоколебима. — Никакого турне по одиннадцати городам. Это в твои-то годы!

— Согласен. Да и сомнительно, что оно принесет много пользы, — смирился я.

Но я добавил еще одно мероприятие, о котором Эмма не была осведомлена, — визит в Музей народного искусства в Уильямсбурге, получивший почетное имя Эбби Рокфеллера.

— Там хотят, чтобы я показал им восемь-девять моих работ с магическими знаками. Вот почему я так страстно добивался возможности заполучить три таких знака у Фенштермахера.

Мгновение подумав, она сказала:

— Это должно быть весьма приятной поездкой. Они поселят нас в гостинице?

— Лучше. В этом прекрасном дворце с колоннами — владении Девитг-Валлайсов, который недавно отремонтировали.

— Что ж, очень мило.

Я написал несколько статей о немецких поселениях для «Ридерз дайджест», и Валлайсы, которым они очень понравились, пригласили меня с супругой жить в доме, известном под названием «Валлайс-хаус», когда бы мы ни приезжали в Уильямсбург.

— Из уважения к приличиям мы должны посетить Нью-Йорк, когда книга будет опубликована, — сказал я, и Эмма кивнула. — И, если сюда приедет команда с телевидения, что очень даже может случиться, принимая во внимание успех предыдущих книг, мы тоже должны дать согласие на съемку.

— Они просто обязаны приехать сюда. Ты не можешь каждую неделю таскаться в Нью-Йорк и обратно.

Откинувшись, я проронил задумчиво:

— Сомневаюсь, будто обладаю властью диктовать Эн-би-си, что они обязаны сделать, а что нет.

Эмма рассмеялась.

Дело в том, что я произнес слово, которое замаячило в нашей жизни, когда нам перевалило за пятьдесят. Мы оба верили, что в Америке общество наделяет представителя любой сферы искусства некоей властью, которую он и должен использовать. Эмма, получившая более серьезное образование в Брайн Мауер, чем я в Мекленберге, в простой церковной школе, искренне верила, что такой писатель, как я, тяжким трудом добившийся всеобщего признания, должен воспользоваться своим общественным влиянием для проталкивания разного рода социальных прожектов, будь то кампания помощи студентам или, как она это называла, «создание общественного резонанса, когда общество дает крен не в ту сторону».

Но я по натуре был сдержанным и скромным, и, когда Эмма впервые заговорила об этой моей власти, мне и в голову не приходило, что она мне дана. Но Эмма популярно мне это разъяснила, особо подчеркивая, что я не обязан ждать, пока рассосется двухчасовая очередь из охотников до моих автографов, которым я раздавал письменные пожелания с указанием их, моих поклонников, имен.

— Ради Бога, ставь только свою подпись, — умоляла она.

Но я не мог так поступать.

— В конце концов, Эмма, мы обязаны нашим читателям всем.

Даже Эмме я не мог поведать истинную причину, почему я старался быть внимательным к незнакомцам, просившим мой автограф. Когда печатался мой четвертый роман «Изгнанный», редакторша из «Кинетик пресс» изводила отдел по связям с общественностью: «Черт возьми, этот человек написал три хороших романа, но ведь его с места не сдвинешь. Умоляю, организуйте ему какую-нибудь встречу с читателями в его округе — в Ланкастере, в Рединге или Аллентауне».

Когда они выяснили, что население самого маленького среди этих городов, Ланкастера, составляет 54 тысячи человек, Рединга — 78 и самого крупного, Аллентауна, — 100 тысяч, «Кинетик» решило попросить большой аллентаунский книжный магазин «Хесс» устроить для меня что-то вроде презентации. Они сказали, что я могу быть представлен как местное дарование, так как наша ферма находилась всего лишь в тридцати милях к югу от города.

— Должен сказать, — признавался я уже позже, возвращаясь к печальному зрелищу, которое представляло собой то мероприятие, — магазин все сделал верно. Реклама, афиша в витрине, столик, заваленный моими книгами. Единственным их провалом был я сам. Так как почти никто не читал ни одной из трех моих первых книг и никто не имел понятия, кто я вообще такой, никто ничего покупать не собирался. До сих пор содрогаюсь, вспоминая этот день. Я сидел, как Папа Римский, ожидая, чтобы кто-нибудь попросил моего благословения, но никто не обращал на меня ни малейшего внимания. По истечении сорока минут моего горького одиночества я услышал, как администратор магазина обратился к нескольким клеркам: «Выстройтесь в очередь, как будто вы покупаете книги, и приободрите его». И чуть позже, когда ни одна из моих книг все еще не была продана, он обратился к двум своим сотрудницам: «Вот вам каждой по семь долларов. Пойдите купите хотя бы одну из этих чертовых книг. И чтобы все видели, что вы тратите деньги на эти книги». Две книжки были проданы, только две. Но я прекрасно знал, что и это — фикция…

И я сказал Эмме, склонившейся над ежедневником:

— Отметь на декабрь следующего года презентацию в «Хессе».

— Ты устраиваешь ее там каждый год. А почему не сделать это в каком-нибудь другом городе? — удивилась Эмма.

Я знал причину, но не стал ее объяснять. Тогда, давно, «Хесс» сделал со своей стороны все, что от него требовалось, но так и не продал ни одной книги. Поэтому, когда публиковалась «Нечистая сила» и я вновь запросил «Хесс», не хотят ли там опять организовать презентацию, администратор магазина ответил: «Спасибо, не надо». Но, когда там продали более двух тысяч моих книг по восемнадцать долларов каждая, администратору пришла интересная идея: торжественно отметить факт продажи трехтысячного экземпляра моей книги в городе Аллентаун. Счастливчик, оказавшийся трехтысячным покупателем, был удостоен чести сфотографироваться рядом со мной и награжден стодолларовым кредитом в этом магазине. В ту ночь я сказал жене: «В „Хессе“ умеют ценить людей!»