Лягушка (Повесть и рассказы) - Лариса Евгеньева

Придерживая Эру одной рукой, второй он сбросил цепочку и выставил Эру за дверь.

Дверь захлопнулась, и Эра пошла вниз, совершенно забыв о своей сумке.

— Эй, Милосердная! — позвал он, когда она проходила под окнами. Стеклотары нет?

Она поглядела вверх. Свесившись из окна, Мурашов показывал ее сумку. Эра покачала головой, и сумка шмякнулась рядом.

Однако это еще был не конец. За перекрестком кто-то пристроился к ней сзади и заныл квакающим, противным голосом:

— Девушка, можно за вами поухаживать?.. До чего вы симпатичненькая… А, девушка…

Эра в ярости обернулась к тошнотворному приставале — засунув руки в карманы и ухмыляясь, за ней следовал Мурашов.

— Мне не нравятся твои шутки.

— Мне твои тоже не того… не очень. Ладно, ты не сердись. Глупо как-то вышло.

— Вот именно.

— Что именно?! Что именно?! — снова вспылил он. — Знаешь, кто там за стенкой храпел и пузыри пускал?!

— Отец. Папашечка.

— Ну и что?

Мурашов дернул плечом.

— Ничего. Алкаш он у меня. Запой у него, ясно?

— Ясно, — сказала Эра.

— Твой что, тоже пьет? — спросил он даже с каким-то интересом.

— Да ты что!

— О господи! Ей ясно. Пичуга.

— Значит, ты и в школу из-за того?..

— Значит. Поняла теперь?

— Поняла.

— Да что ты поняла?! — вспылил он, опять раздражаясь. — Твердишь, как попка. А ничегошеньки не соображаешь.

— Я ведь могу и обидеться.

— Да нет, не надо. Дело ведь не в этом. Просто тебя учили словами, а меня — совсем другим. Тебе и в самом деле кажется, что ты все понимаешь…

Эра ничего не ответила, и некоторое время они шли молча, но, похоже, Мурашов не все еще высказал из того, что было у него на душе. Он заговорил снова, словно обвиняя в чем-то Эру:

— Тебе говорила твоя мамочка: «Вилка, дочурочка, кладется с правой стороны, ложка — с левой…»

— Наоборот.

— Пусть наоборот. Все равно говорила. «Люди, мышка моя, не всегда говорят правду, а иногда то, что им выгодно или полезно. С этой девочкой, кисонька, подружись, а вон ту обходи десятой дорогой…» А мне, представь себе, до всего пришлось доходить собственной башкой! — Он вдруг крикнул, сжимая кулаки: — Да разве я знал, что взрослый человек, собственный отец, может смотреть в глаза и врать, врать, врать!.. — Мурашов удивленно посмотрел на побелевшие костяшки пальцев, медленно разжал кулаки и закончил почти издевательским тоном: — И плакать, заметь, при этом.

Эра молчала. Она понимала, что расспрашивать в таких случаях не следует.

— Мама осталась в том городе, где мы раньше жили. И еще сестра младшая, она с ней. Отец… Он, знаешь, классный специалист, и как-то его терпели на работе. Потом и на работе все пошло кувырком. Я не мог его бросить. Я думал, что мы начнем новую жизнь — в другом городе, где никто его не знает. Мы обменяли квартиру, переехали… Он хорошо устроился. Раньше я его любил и ненавидел. А теперь… — Он отвернулся, но Эра видела: у него заблестела щека. Украдкой смахнув слезы, Мурашов бесшабашно, словно забыв все, о чем говорил только что, сказал: — Зато свобода!

— Какая?

— И та, и другая. Передвижения и мнения. Иди куда хочешь, думай что хочешь.

— У меня тоже.

— Иллюзия! Это потому, что ты думаешь, что надо, и ходишь, куда надо! А попробуй пойти, куда не надо.

— Например?

— Вот тебе и пример.

Он подмигнул, кивком указывая на афишу:

Клуб «Медработник»

ДИСКО

Нач. в 20.00

— Тетя вообще-то терпеть не может всякие там диско, — с сомнением проговорила Эра.

— Так и быть, приходи без тети, — разрешил он.

Эра рассмеялась:

— Ладно. Приду. Без четверти у клуба?

— Давай. А знаешь, куда мы сейчас идем?

— Куда?

— В кафе-мороженое. — Мурашов побренчал в кармане мелочью. — Я открыл классное кафе у спуска к причалу. Пять сортов мороженого! Спорим, ты о нем понятия не имела?

Эра промолчала, хотя, разумеется, знала это кафе. Они повернули на тихую, тенистую улочку. Ветра почти не было, мягко грело солнце, дрожащими зайчиками просвечивая сквозь ветви. Эра скользила взглядом по окнам, по витринам, почти ничего не замечая — казалось, время застыло, остановилось, нет и не будет ничего: ни уроков, ни забот, ни тети Сони, в третий раз разогревающей обед, не в силах поверить, что ее племянница оказалась способной на такую разболтанность и анархизм.

Эра повернулась к Мурашову:

— У тебя не было такого чувства… как бы это объяснить… Мне часто кажется, что за следующим углом меня ожидает что-то неизвестное…

— Мне тоже. Что-то очень плохое.

— Наоборот! Чудесное.

— Чудесное-расчудесное, — передразнил он. — А вот и угол. Проверим.

Они свернули за угол ничем не примечательного кирпичного дома, и Эра уже думала, как бы ей половчее отшутиться, как вдруг ее внимание привлек отпечатанный на ротапринте плакатик, почти не выделяющийся среди примелькавшихся листовок об экономии электричества и соблюдении пожарной безопасности, приклеенных на рекламном стенде.

«Киностудия приглашает, — зазывал плакатик, — девочек в возрасте 7 8 лет на кинопробу для участия в фильме «Девчонка с третьего этажа». Просмотр детей состоится 20.IX. Сбор на проходной киностудии в 11.30».

Рыжая малышка!

Мысль промелькнула так молниеносно, что Эра даже не успела оформить ее в нечто связное. Но в этот самый миг она уже знала совершенно твердо: она должна бежать, лететь, мчаться, чтобы успеть на киностудию, пробиться туда любым способом и чтобы все произошло так, как и должно произойти.

— Не хочу тебя обижать, — глядя на ее изменившееся лицо и приклеенный к объявлению взгляд, сказал Мурашов, — но на семь лет ты уже не потянешь. Пожалуй, даже и на восемь. Разве что на восемь с половиной.

— Ты знаешь, я должна бежать. Пока.

— А мороженое? — Он глядел на нее растерянно.

— Ну, в другой раз… ну, ладно?.. — От нетерпения Эра стала даже переступать на месте ногами, как застоявшаяся лошадь.

Лицо Мурашова потемнело, словно на него надвинулось облачко. Он как-то сник, поскучнел, и Эре стало ясно, что путешествию в кафе-мороженое он придавал значение гораздо большее, чем она. Мурашов — рыжая малышка, малышка — Мурашов… Весы колебались то в одну, то в другую сторону.

— Ты не обижайся… просто я вспомнила одно важное дело, забормотала она, отступая. — Очень важное, правда!

— Ну, будь, — вяло махнул он рукой.

— А вечером? Не отменяется? — крикнула она уже на бегу.

— Да нет, — с деланным равнодушием откликнулся он, — в отличие от некоторых я привык держать слово…

Рыжая малышка. Эра не так уж часто видела ее во дворе — сначала у той были ясли, потом детсад, затем школа, но уж если она там появлялась, не заметить ее было просто невозможно. Головка, оранжевая, словно огромный апельсин, сияла, кажется, даже в кромешной тьме. На матово-белом личике редкими крупными хлопьями выделялись рассыпанные возле курносого носа веснушки. Плюс то ли испуганно, то ли удивленно распахнутые глаза и вздернутая верхняя губа, открывавшая два крупных, очень белых зуба, отчего девочка была похожа на какого-то забавного зверька из мультфильма, — вот и готов портрет Лидочки. Правда, о том, что девочку зовут Лидочкой, Эра узнала позже. А во дворе у нее было одно-единственное имя — Рыжая. Она смиренно откликалась, точно желая задобрить своих мучителей. Да где там! То, что другим прощалось (вернее, даже не замечалось), ей не сходило с рук никогда.

Особенно свирепствовала дворовая красавица Оксана — кажется, они даже учились в одном классе, — тощенькое существо с острым носиком, острыми коленками и пронзительным, до костей пробирающим голоском. «Опять эта Рыжая рассекретила наше место! — взвизгивала она, в ярости перебрасывая за спину длинную, толстенную косу с капроновым алым бантом. — Я же приказала тебе: не таскайся за нами!» Это когда они играли в прятки. «Не хватало еще, чтобы всякие рыжие путались под ногами!» — это когда делились на команды для игры в салочки. «Подвинься, Рыжая, расселась, как фон-барон!» — а это просто так. Рыженькая, сникнув, потихоньку отодвигалась, отходила в сторону и, нахохлившись, следила за их играми издали. И никто не звал ее, никто не замечал.

Однажды, выйдя во двор почитать, Эра направилась к своему привычному месту — грибку посреди песочницы без песка. Однако место было занято. Там сидела рыжая девчушка и словно бы исподтишка, украдкой следила за играющими в мяч детьми.

— А почему ты не играешь? — из чисто эгоистических побуждений, желая ее спровадить, спросила Эра.

— Я… я ведь рыжая, — шепнула та.

Эра поразилась:

— Ну и что?!

— Они не хотят, — спокойно, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщила девочка.