Дикий рейс - Владимир Билль-Белоцерковский

А через час, на вахте, я вою в вентилятор боцману:

– Убью! Убью!..

…Боцман отзывает меня в сторону.

– Я предлагаю мир, – бормочет он. – Мой заработок намного больше твоего, и я обещаю по возвращении в Европу отдать тебе треть своего жалованья за весь рейс.

– Треть? – усмехнулся я. – Ты слишком дешево ценишь свою жизнь.

– Могу дать больше.

– Нет! Никакие деньги не окупят тех мучений, которые ты причинил мне! Ты едва не убил во мне человека. Но ты слишком туп, чтобы понять это. Никакие блага мира не искупят твоей вины…

Я произношу эти слова с болью, со скрежетом. Боцман инстинктивно отступает на шаг.

– Но что же я должен делать? Чего ты хочешь от меня?

– Я хочу, чтобы ты очистил палубу, – четко говорю я.

– Куда же мне уйти?

– Туда, куда ты мне предлагал… За борт.

Боцман кривит рот и быстро уходит.

Тихо. На малом ходу, словно боясь потревожить таинственную сень африканских лесов, входим мы в широкое устье реки, С вершины мачты за мохнатой зеленью леса вдали, видны горы, прикрытые легкой дымкой. В застывшей тишине лесов лишь изредка слышен писк птиц, визг обезьяны, крик попугая. Там, в глубине, таится целый мир. Позади синеет океан. Грохот якоря грубо нарушает безмолвие природы, и лес встревоженно шумит, как от порыва ветра. И снова тихо… Тишина какая-то особенная, словно вступаешь в необитаемый край. Из всех нор корабля на палубу выползли люди. И даже команда звучит тише, сдержанней.

Вот невдалеке мелькнула голова акулы. Узкая пирога с двумя чернокожими неожиданно вынырнула из темных зарослей. У одного из них в руке мелькнул сайгам (метательное копье), у другого – весло. Мех вокруг бедер – вот их весь наряд. Пирога мелькнула в освещенной части реки и вновь скрылась на другом берегу.

Вот две женщины. Одна молодая и очень стройная, словно выточена из черного мрамора… На руках ее сверкают браслеты… У другой, постарше, на спине годовалый ребенок. Она кормит его грудью, закинутой на плечо. Вокруг бедер у женщин что-то вроде юбок, они испуганно поглядели на пароход и скрылись.

А на другой день палуба покрывается темнокоричневыми кафрами и до блеска черными зулусами. Это грузчики. У некоторых из них в ушах, губах и даже в носу – кольца. На руках и на ногах – браслеты. У зулусов (их всего несколько человек) волосы короткие и курчавые; у кафров – они в виде огромной шапки собраны на голове и насквозь проткнуты длинными иглами.

С утра и до самых сумерек на палубе мечутся негры, подгоняемые белыми надсмотрщиками. Обнаженные тела их лоснятся под раскаленными лучами солнца. Мужчины, женщины и дети с корзинами угля на головах, словно непрерывно движущаяся цепь, понуро шагают с баржи на палубу. Надсмотрщик подгоняет их пинками, проклятиями, кулаками, а чаще всего – ударами плетки.

Их силой пригнали на палубу и заставляют работать за фунт хлеба в день. И (все же грузчики поражают своеобразным благородством, которым никак не могут похвалиться их цивилизованные господа в белых костюмах и белых касках, пришедшие с берега принимать груз.

Во время обеденного перерыва ко мне подошел высокий зулус и тихим, усталым голосом на ломаном английском языке попросил у меня закурить.

– Моя два дня не кушал хлеб, нехватать на трех, – как бы оправдывался он. – Macа (надсмотрщик) сердит, а я сил мало.

Я поспешно вынес ему несколько галет с маргарином из своего пайка. Зулус не поблагодарил меня, он только посмотрел тем умным и глубоким взором, который сильнее всяких слов, и тут же, отвернувшись, произнес:

– Няма! Чау!

Двое кафров подбежали к нему. Зулус поровну на троих разделил пищу. Это было так просто и трогательно, что я в смущенно отвернулся.

Молодой краснощекий господин, сидя с группой приятелей под тентом, забавы ради метко швырял кусками угля в старика-негра. Старик смешно подпрыгивал на своих необычайно тонких ногах и этим до слез смешил молодого повесу. Хохотали и его приятели.

– Нельзя ли прекратить эту забаву? – крикнул я с вант.

Молодой человек не удостоил меня ответом и снова, когда старик нагнулся запустил в него куском угля. Уголь попал в цель. Старик опустился на палубу, ловя воздух руками и широко раскрывая рот. Он завыл от боли… Это было уж слишком. Я спрыгнул с трехметровой вышины на палубу и, подбежав к господину, ударил его по уху. Затрещина прозвучала, как удар бича. Молодой человек юлой завертелся на палубе, белая каска его отлетела несколько шагов, работа прервалась.

Негры изумленно уставились на нас. Но вот на помощь белому с проклятием ринулись его приятели. Ко мне бежали матросы. Но, прежде чем те и другие столкнулись, раздался визг. Это несколько негров во главе с зулусом набросились на белых господ. Мы с трудом удержали негров. Им пришлось бы плохо, если бы белые пустили в ход револьверы.

Отвратительно ругаясь, ястребом налетел на негров надсмотрщик, но тут же поперхнулся: наш Питер кулаком заткнул ему рот. Дело не обошлось без скандала, вызова к штурману и выговоров…

– Твое счастье, что тебя некем здесь заменить, но в Англии тебе об этом напомнят, – повторил за обедом Франсуа.

– Плевать! – сказал я.

– Плевать! – повторил Питер.

В селениях, окруженных чащей лесов, туземцы встречают нас добродушной улыбкой.

– Няма! Няма! (Кушать! Кушать!), – умоляюще просят их дети.

Безмолвно, затаив злобу, влачат свое существование негры, и только в песне изливают они свое горе, боль и тоску. Поют они страстно, горячо, надрывно и долго, запрокинув голову, закрыв глаза, обливаясь потом… И никакие пинки, проклятья, удары, никакая сила не может прервать песню. Не эту ли песнь, «песнь отчаяния», пели их предки когда в трюме, душном и темном, как rpoб, закованных в цепи везли их на американский рынок?

С тяжелым чувством смотрю я на удаляющийся берег и горы Африки – интересной и жуткой страны. Вот скрылись горы – и снова открытый океан. Штиль… Палящий, ослепительно сверкающий диск солнца на яркосинем небе. Океан широк, как небо… Неизмеримая сила таится в его величавом спокойствии, в его чуть вздымающейся необъятной груди… Но что за тревога на палубе? Что за шум! Тревожные голоса. Бегает штурман, матросы. Ищут, рыщут. Зовущие голоса: «Боцман! Боцман!..» Доносится ругань с мостика. Bсе ясно. Боцмана нет. Боцман остался на берегу. На малом ходу он незаметно спрыгнул на баржу. Из груди моей непроизвольно вырвался глубокий вздох облегчения. Я рад, что победа моя обошлась без крови. Я знаю: впереди меня ждет коварное возмездие капитана, но это не омрачает радости победы. Смело и бодро смотрю я вперед, в ясную даль океана…

Примечания

1

Коман – давай.