Ушелец - Олег Овчинников

Но это нисколько не омрачало охватившей меня радости.

Поздравьте меня, я преодолел ровно половину пути! Говорят, что половина не может быть большей или меньшей, она бывает только первой или второй, но в любом случае равной. Врут. Половина, оставшаяся позади, была самой сложной. Дальше будет… Дальше…

Капля медленно стекла по запястью. Что это, дождь?

Я осторожно перекатился на спину и подложил руки под голову. Глаза закрылись сами, словно под воздействием силы тяжести, но и на внутреннюю поверхность век кто-то настойчиво продолжил проецировать научно-популярный фильм из жизни простейших. Черные амебы алчно спаривались, перетекали друг в друга. Они отрастили себе жгутики и могли теперь разговаривать на своем странном односложном языке.

– Там? – спрашивали одинокие одноклеточные, подплывая к рою.

– Тут, – хором отвечали организованные.

– Вай? – кокетливо интересовались первые и трепетали от любопытства.

– Так… – неопределенно разводили жгутиками вторые, и вдруг налетали, наваливались всем роем: – Ап!

– Эй! – возмущенно вскрикивало пойманное одноклеточное, но тут же замолкало, пристыженное, замечая, что уже перестало быть одноклеточным. А потом повторяло тысячью распахнутых ротовых отверстий, дружно, призывно:

– Эй! Эй! Эй!

Я надавил на глаза пальцами, стало просто темно…

Пятьдесят процентов. Пятьдесят на пятьдесят. Пока ничья. Но дайте мне хотя бы несколько минут – и я поведу а счете!

Как только неприятное клокотание в горле прекратилось, я вытер кровь с лица наволочкой и снова перевернулся на живот.

Счет продолжается!

Я разбил будильник. Он с грохотом врезался в стену, обдал обои россыпью стеклянных брызг и, искореженный, безжизненно рухнул на пол, вывалив наружу все свои хромированные внутренности. Но отвратительный скулеж не прекратился.

Тогда я подобрался к телефону и сдернул его с тумбочки за тонкий черный шнур. При этом телефонная трубка отделилась от аппарата, подкатилась прямо к моей руке и в последний раз негромко всхлипнула, будто просясь в ладонь. Я поднял ее. Я так давно ни с кем не разговаривал…

Из крошечного динамика вырвался голос шефа, привычно громкий и грубый, ударил болью в затылок, заполнил собой всю комнату.

Шеф – его имя-отчество куда-то улетучились из памяти – в обычной своей манере поинтересовался, что я там вообще себе думаю.

Тщательно подбирая слова, я прошелестел пересохшими губами, что в данный момент я думаю исключительно о том, как много все-таки уродов сконцентрировано в моей эпсилон-окрестности и как, к сожалению, мало значение этого эпсилон.

– Тебя не слышно! – прогудела трубка. – Что ты говоришь? Тебя совсем не слышно!

Я напряг связки и повторил свое высказывание почти дословно, добавив в конце только сакраментальное: «всегда мечтал это сказать», внезапно перешедшее в кашель

Шеф притихшим от удивления голосом признался, что не понял.

Я ответил, что и не надеялся, с силой опустил трубку мимо телефона и самодовольно подмигнул олененку.

И тут же пожалел об этом.

Олешка уже не мог мне ответить. Не так давно я заложил его глаза.

Как только проходил озноб, и эхо от дробного постукивания моих зубов затихало в отдалении, так сразу же, почти без перерыва, приходил жар. Обильная влага выступала на всем теле, горячий пот слепил, заливал глаза, руки в одно мгновение делались липкими, ими становилось совершенно невозможно перебирать…

Температура подпрыгивала или, наоборот, припадала на все четыре ноги, но при этом оставалась в пределах нормы. Слава богу, у меня пока не было серьезных оснований беспокоиться о своем здоровье. Просто надоело после каждого такого скачка менять промокшую от пота майку на новую.

Но, в конце концов, я нашел выход. Может быть, помогла интуиция… Я достал из платяного шкафа свою нелюбимую черную рубашку с длинным рукавом, надел ее и застегнул на все пуговицы. Пуговицы черного цвета числом двенадцать штук, пришитые черными же нитками. Хотя, возможно их количество и не играло никакой роли.

Я не взялся бы объяснить этот феномен, но, стоило мне застегнуть последнюю черную пуговицу под подбородком, как температура неожиданно успокоилась.

И за что, спрашивается, я раньше так недолюбливал эту рубашку? Пусть не модная, пусть цвет не мой, да и рукава… Но, в целом, хорошая же рубашка, удобная. Подчеркивает фигуру, не колется, и карманы вон какие вместительные… Нет, определенно очень хорошая рубашка! Тогда почему?..

Всю жизнь, с самого детства, сколько себя помню, меня окружали хорошие, удобные вещи. Это было настолько привычно, что казалось естественным. Хорошие игрушки – не самые красивые и дорогие, но удобные. Хорошая одежда. Хорошие родители… Впрочем, это я несколько… Хотя почему? Да, хорошие родители! Удобные. И хорошие друзья. Они не лезли в душу глубже, чем следовало, и никогда не приходили в гости без предварительного звонка. И работа в хорошей фирме. Не самой лучшей в плане зарплаты и рабочего графика, зато рядом с домом, семь минут пешком. Удобно? А как же! А потом была хорошая девочка Таня, которая со временем стала хорошей женой. Не лучшей вообще– были же красивее, были умнее, были даже те, кто прошел бы по битым стеклам более грациозно, чем она, были… – но лучшей для меня. То есть, в некотором смысле – идеальной. Самой удобной.

Жить в окружении хороших вещей, что и говорить, приятно. Из такого окружения не хочется выходить. Из него просто невозможно выйти, там же, снаружи, так плохо, так неуютно… Брррр!

Но есть у хороших вещей и одно отрицательное качество. Обычно оно не бросается в глаза, но иногда… Особенно бесконечным ноябрьским вечером, когда ты стоишь в теплой, освещенной комнате и смотришь в окно, за которым, по идее, должная быть промокшая и промерзшая улица, но видится почему-то только отражение все той же комнаты вместе с тобой и с множеством окружающих тебя хороших, уютных, теплых вещей – отражение, подвешенное в черной пустоте на высоте четырнадцатого этажа… Иногда это отрицательное качество становится особенно заметным.

Все хорошие вещи требуют ухода.

Знать бы только, куда…

И никого нет рядом, некому пожаловаться, некому пожалеть. Еще вчера оставались хотя бы ушки, в них можно было шептать о чем угодно, не ожидая ответа, но и не опасаясь, что он тебе не понравится. Сегодня не видно даже рогов…

И почему это случилось не раньше, не в самом начале, а именно сейчас, когда все казалось таким надежным, таким налаженным? Ни одного лишнего движения, ни одной бездарно потраченной секунды, все выверено и отработанно. Впереди уже маячила финишная ленточка, нетерпеливые губы порывались начать обратный отсчет… И вдруг – такая несправедливость!