Ушелец - Олег Овчинников

Нас с детства учили, что курить вредно. Нас пугали онкологией и показывали легкие препарированного курильщика. Не знаю, может быть, это действительно жутко вредно для здоровья – черные легкие… Зато как красиво!

Табачный дым с непривычки немного драл горло, но я не остановился, пока не докурил сигарету до фильтра. Потому что я заслужил это сладкое, расставив по своим местам первую тысячу.

Десять процентов, много ли это? Как посмотреть… Кто знает, начиная с какого момента наступает диалектика?

Нагнувшись за табуреткой, я сначала подумал, что у меня просто потемнело в глазах. Так бывает иногда, когда сделаешь какое-нибудь резкое движение. Однако, заставив непослушные, слезящиеся глаза смотреть пристально, я обнаружил, что небольшой прямоугольный кусок линолеума прямо под табуреткой действительно выделяется своим цветом. Он выглядел значительно темнее, если не сказать – чернее, чем вся остальная поверхность пола. И лишь тогда я, наконец, обратил внимание на то, что громоздкий и необычайно тяжелый дубовый комод, который всегда стоял на этом месте и благодаря которому и без того труднодоступная антресоль становилась недосягаемой, в настоящее время отсутствовал.

Татьяна. Это ее проделки…

По пути в спальню я ненадолго притормозил у входной двери. Всего на пару секунд, я только повернул до упора оба замка и надежно прикрутил задвижку.

Поймите, мне не жалко комода, черт бы с ним! Без него стало только лучше, уменьшился риск заработать синяк на бедре, когда ночью, не включая света, сомнамбулируешь в сторону ванной комнаты. Просто… я не люблю, когда мой дом превращается в проходной двор. Не люблю, когда мешают.

И снова звонок, который я совсем уж было решил проигнорировать, но в последний момент передумал. Мне пришла в голову мысль, что это может быть Татьяна, перед которой мне срочно следовало извиниться. Хотя я и не помнил, за что. Может быть, я ее чем-то обидел или просто расстроил. Может быть, наоборот, она обидела меня. Даже скорее всего – она меня, но это, если разобраться, одно и то же. Просто в последнем случае мне придется просить прощения гораздо дольше. Что ж…

Но еще до того, как поднес трубку к виску, я узнал голос секретарши. На сей раз она заранее выбрала тон разговора, казалось, что каждое ее слово буквально сочится сочувствием.

– Ну, а как вы себя теперь чувствуете? – первым делом пролепетала она.

Позвонить дважды за одно утро, чтобы осведомиться о моем самочувствии, согласитесь, это уже несколько слишком! Даже принимая во внимание ее обычную рассеянность.

Я, кажется, сильно разозлился и начал выкрикивать в трубку что-то злое, неуместное про умственные способности секретарши, про ту неуемную заботливость, которая порой обуревает одиноких женщин ее возраста, и закончил тираду унизительно-безличным «понаехало вас», а потом спросил, как часто она собирается отвлекать меня своими звонками?

– Часто?! – изумленно произнесла она на вдохе. И возмущенно выдохнула:

– Да я последний раз вам звонила еще…

Я бросил трубку.

Ненавижу хамство! И очень болезненно переживаю любой конфликт, даже самый незначительный. Крошечный инцидентик в общественном транспорте, в магазине, в кабинете шефа – и все, до конца дня мне обеспечено отвратительное настроение. Все валится из рук, мозг утрачивает способность свободно мыслить и может только раз за разом восстанавливать в памяти ненужное, рассматривать его с разных сторон, перебирать… Такие дни лучше вообще перелистывать, выпускать из жизни, все равно ничего хорошего…

Вот, смотрите, что я говорил! Чуть не пропустил нужный кусочек!

И так всегда. Стоит только услышать последовательность слов: «да», «кто», «ты», «вообще», «тут», «такой», «чтобы», как сразу же… Сразу… Же… Ага, вот так, перевернем… А теперь… Нет, не получается, даже если слегка надавить. Так о чем я только что говорил?..

Я лег животом на пол, так удобнее. Все под рукой и голова почти не кружится.

Иногда мне кажется, что его глаза гладят на меня с укором. За что?..

Это похоже на замедленную обратную перемотку видеокассеты, если такая бывает. Я не отгадываю головоломку, я загадываю ее. Я беру готовую картину и скрупулезно покрываю ее черными кусочками. Их тысячи, сказал бы прагматик. Их тьмы, откликнулся бы лирик. У монголов за «тьмой» следовала только «тьма тем», потом наступало «много».

Ты уже не заметишь этого «много», тебе просто станет темно. Но это будет еще не скоро, увы…

Я не помню, когда впервые заговорил с ним. Это вышло как-то само собой. Он выглядел таким слабеньким и беззащитным, он так смешно поежился, когда верхний ряд черных кирпичиков коснулся его копытца… Как будто ему стало холодно там, за этим черным. Холодно или страшно… Я не удержался и принялся что-то тихонько нашептывать в его ушко, что-то успокаивающее, лишенное всякого смысла, бессвязное. Однако, как мне показалось, в его взгляде вспыхнул на миг огонек благодарности.

С тех пор мы часто разговаривали с ним и даже немного подружились.

Но этот непроницаемый забор, разделяющий нас – он рос непрерывно, хотя и незаметно для глаз, и все больше и больше мешал нашей дружбе.

Мне было обидно до слез, но олешка не понимал меня. В его красивую маленькую головку не укладывалось то упорство, с каким я собственноручно возводил между нами эту черную преграду. Сначала она покрыла его копытца, напрочь заглушив шелест осенней листвы, затем достигла колен, полностью обездвижив, теперь упрятала олененка почти по грудь. А он смотрел на меня, не моргая, смотрел так, словно этот несчастный заборчик – единственное, что не позволяет ему сделать последний шаг в мою сторону, решительный прыжок из плоскости изображения сюда, в мой мир.

Глупенький, ну какой же ты глупенький!

Неужели ты думаешь, что здесь лучше? Здесь хуже, стократ хуже, настолько, что сам я, не медля ни секунды, ушел бы отсюда куда-нибудь-угодно, если б только знал, если б только было, куда… Пойми, маленький, во всем этом мире, во всех этих мирах, если собрать их в кучу, а затем отбросить все лишнее, ненужное, останемся только мы с тобой. Только ты и я.

Ты уж поверь мне, пожалуйста, загляни мне в душу, если не веришь так, видишь, я стою перед тобой на коленях, неужели я могу соврать даже сейчас?

Меня ведь тоже когда-то звали «олешкой»…

Откуда взялось это самоуверенное «счет продолжается»? Может быть, так говорил какой-то спортивный комментатор в те времена, когда я еще смотрел телевизор? Я так и не смог вспомнить.

Но это нисколько не омрачало охватившей меня радости.

Поздравьте меня, я преодолел ровно половину пути! Говорят, что половина не может быть большей или меньшей, она бывает только первой или второй, но в любом случае равной. Врут. Половина, оставшаяся позади, была самой сложной. Дальше будет… Дальше…