Дети перестройки. Юмористическая проза - Анатолий Долженков

– Вот, – достигнув крайней степени возбуждения, всё больше и больше распался Нищета. – Вот, – стуча указательным пальцем о край стола, кричал он заплетающимся языком, – дошли, наконец, до сути проблемы. Они думают, мы пьём. Спивается, мол, нация. А мы мыслим, анализируем. Они думают, мы алкоголики, хроники конченые, – перегнувшись через стол, помотал указательным пальцем у Маниного носа. – Нет, господа, ещё не совсем на дне. Не дождётесь! Барахтаться барахтаемся, но пузыри пока не пускаем. Порадовать бессмертную душу многоградусным напитком – это понятно. Этого вымогает слабая, похотливая плоть, – немного успокоившись, продолжал он размышлять вслух. – А что просит душа? Чего она жаждет? Поговорить, рассмотреть какую-нибудь важную общечеловеческую проблему через многогранную призму стакана, – рассматривая сквозь мутный залапанный стакан сидящую напротив Маню. – Так какое же это, извините, отцы – демократы, пьянство, если параллельно идёт дискуссия? Обсуждение наболевших вопросов! Вот, к примеру, возьми и введи для нашего народа указ о том, чтобы пить разрешить, а полемизировать при этом, категорически запретить. Что будет?

– Что? – заинтриговано прошептала Маня, не веря, что такое вообще возможно.

– А вот что, – наставительно изрёк Нищета. – Ты когда-нибудь, видела, чтобы наш народ, собравшийся где-нибудь, когда-нибудь, по какому либо поводу пил молча? Если, конечно, это не слёт глухонемых?

– Не приходилось, пожалуй, – после непродолжительного раздумья призналась Маня. – Даже наоборот – всегда много шума от выпивших бывает. Гомонят под градусом, а как же иначе? Чем выше градус, тем громче речь.

– Вот именно! – удовлетворённо подвёл черту Василий Митрофанович. – Мы молча пить не привыкли. Заставь нас пить и молчать – великое множество трезвенников в нашем многонациональном отечестве образуется. А это уже садизм, не нужный ни государству, ни широкой прогрессивной общественности. Какой же напрашивается логический вывод?

– Какой? – эхом вторила окончательно опьяневшая Маня.

– А вот какой. Выпивка для нашего народа вопрос второстепенный, но обязательный. Я бы даже сказал так – это вспомогательный инструмент, используемый нами для более тесного, я бы сказал доверительного общения друг с другом. Главное же – это само общение. Контакт. Обмен мыслями, если, конечно, таковые имеются в наличии, закончил он, задумчиво глядя на Маню.

– Вот тут я не согласная, – икнула Маня. – Тут я возражу. Какие бывают мысли, если на столе пусто? Как общаться на голодный и трезвый желудок? Тут ты что-то того – загнул маленько.

– Твоя малограмотная реплика только подтверждает правоту моего философского мировоззрения, – снисходительно ухмыльнулся Нищета. – Как это не трудно, я всё же попытаюсь озвучить твою примитивную мысль нормальным литературным языком. Вот как надо грамотно построить фразу. Если индивидуум испытывает определённые финансовые затруднения, он не в состоянии удовлетворить свои первоочередные жизненные потребности. Правильно я перевёл? Да. Предложение построено правильно, но сама по себе мысль ошибочна. Уверяю тебя, что путём анализа ситуации и общения с себе подобными сапиенсами решение проблемы рано или поздно, но обязательно будет найдено, – ударив кулаком по столу, закончил он.

– Уж больно заумно – обиделась Маня. – Много тумана и вообще непонятно. А что касаемо грамотности, то ты знаешь, я и восемь-то классов с преогромным трудом одолела, спасибо учителям многострадальным. Сколько они через меня мук приняли. В сельскохозяйственных техникумах, как некоторые, не училась.

– Техникум – это так, эпизод, вырванный из жизни, – небрежно отмахнулся Нищета. – А вообще-то образование у меня высшее.

– Откуда оно у тебя взялось высшее-то, – засомневалась Маня. – Мне-то хоть не наворачивай. Никогда высшего не было и вдруг на тебе. С неба упало. Ну, Вась, ты просто чудишь без гармошки.

– Здрасьте. А высшая школа верховой езды при городском ипподроме? – обиделся Василий Митрофанович. – Я, между прочим, имею диплом с отличием.

– Точно, точно, – развеселилась Маня. – Имени лошади товарища Будённого. Как же, как же, что-то такое припоминается. Смутно, правда. Но кажется мне, что ты и там заочно учился, а лошадей исключительно на картинках видел.

– Не ёрничай, женщина, – строго оборвал потерявшую чувство меры подругу Нищета. – Тебе с твоим ущемлённым интеллектом этих тонкостей не понять.

– Куда уж нам серым да рогатым, – продолжала обижаться Маня. – Вы уж меня извиняйте, Василий Митрофанович, что сижу в Вашем присутствии. Полиартрит, знаете ли, суставов. Ходовой механизм обездвижен недугом.

– Ну, ну. Давай без обид и грубых слов, – примирительно пророкотал Нищета. – Они режут мне слух. Да и расстраиваешься ты понапрасну. Пойми, не о том я речь веду. Возьмём вопрос, затронутый тобой выше. Пьем, говоришь, не то. За здоровье своё опасаешься, сомневаешься в качестве продукта.

– Уже не сомневаюсь, если сразу не отравились, – продолжала грубить Маня, всё ещё сердясь на сожителя.

– Неважно. Вначале же были сомнения. И касались они качества напитка. – Ка-чес-тва, – произнёс он по слогам, пытаясь втолковать женщине важность вопроса. – А проблема качества – глобальная, Маня, проблема. Мирового значения проблема. И на телевидении и в прессе по этому вопросу постоянно идёт широкая полемика и дискуссия, – что-то припомнив, он рассеянно осмотрелся по сторонам. – Где-то недавно совсем читал я в газете.… Где-то здесь…

Взгляд его упал на кучу мусора. Не без труда поднявшись, кряхтя и охая, побрел к куче и принялся тщательно рыться в ворохе скомканных газет. После долгих поисков, наконец, извлёк из кучи жёлтую, порванную в нескольких местах газету. Вернувшись на прежнее место, он обеими руками аккуратно разгладил находку на столе и, водя по строчкам пальцем, беззвучно зашевелил губами.

– Нашёл. Вот она, заметка эта. Интереснейшая, скажу я тебе, Маня, информация промелькнула в желтой прессе. Качеству продукции посвящается и разным там напиткам, которые реализует населению наша торговая сеть. Послушай, как кроет наши товары и продукты питания не совсем зависимый автор, – скребя пальцами волосатую грудь, стал он читать вслух: «Организмы наши настолько отравлены всякой дрянью: пестицидами, гербицидами и другими ядами, содержащимися в продуктах питания, реализуемых населению, что здоровье нации в последнее время сильно пошатнулось. Наука просто поражается тому факту, что мы всё ещё живы, как-то шевелимся и даже, сгоряча, затеяли перестройку». Ну, как тебе такие разоблачения посреди демократии? Да – а – а! В эпоху развитого социализма от такого острого критика и мокрого места не осталось бы за подобного рода откровения. А теперь пиши, что хочешь, и ничего тебе за это не будет. Теперь все смелые и храбрые, когда никто и ничто не угрожает. Впрочем, в отношении перестройки я, пожалуй, согласился бы с автором. Это точно симптом отравления. Можно не сомневаться. Да и всё остальное не признак отменного здоровья, – подвёл он неутешительный итог, вновь откидываясь на спинку стула. – Ты вспомни, Маня, огорчала ли тебя проблема качества продуктов на заре перестройки? – Нет, не огорчала, – так и не дождавшись ответа, после небольшой паузы продолжил он. – И меня не огорчала. Никого не огорчала, что самое интересное. В переходный, так сказать, период больше нажимали на количество. Давай, и как можно больше. Съедали все, подчистую, и любого качества. При прежних, конечно, ценах и зарплатах. Не было же ничего! Ни на витринах, ни в магазинах. Только дай, брось в очередь хотя бы что-нибудь, похожее на пищу – всё разметут. Стадный инстинкт выживания. Зов желудка.

– Я и сейчас-то не сильно расстраиваюсь, – обреченно взмахнула рукой Маня.

– Понимаю, – ухмыльнулся Василий Митрофанович. – Тебя и сейчас ничего не огорчает. Ты и сейчас всё разметёшь, только дай. Ты, Маня, не в счёт. Ты – категория отдельная. Правильно люди говорят, что для таких экземпляров, как ты и тебе подобные, не существует понятие еда. Только закуска. Набить зоб плотнее и в спячку. Но есть же люди, желающие знать, что мы употребляем в пищу сегодня. Кому-то же хочется сохранить остатки здоровья, как ни странно.

– Уж не ты ли у нас такой гурман? – ехидно осведомилась Маня.

– Именно я. И не только я один проявляю озабоченность в этом вопросе. Приходилось мне слышать, что в Америке или где-нибудь в Европе таких проблем не встречается вообще. Оно и понятно: демократы что попало жрать не будут. Лейбористы, да и члены всех остальных их партий, кстати, тоже люди переборчивые. У них так не принято. Это, пожалуй, единственный вопрос, в котором всем забугорным политикам с различным мировоззрением удаётся находить полное взаимопонимание. Здесь их взгляды совпадают. Воспитание это или просто привычка такая, сразу не разобрать. Мы же, сколько себя помним, постоянно озабоченные строительством такого эфемерного сооружения как коммунизм, – продолжил он с сарказмом, – мы, совсем другое дело. Нас подобные мелкие вопросы всегда мало беспокоили и волновали. Нам, нищим романтикам, подавай глобальные проблемы или в худшем случае судьбоносные. А что оказалось на поверку? – пророкотал Василий Митрофанович, глыбой нависая над Маней и требовательно заглядывая ей в глаза.