Тайны японского двора. Том 2 - Ипполит Рапгоф
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В это время камердинер принес воды.
— Теперь уходите, ваша жена поможет мне переодеться.
Лишь только камердинер ушел, Хризанта бросилась к письменному столу.
— Вот, милая моя, — сказала она, запечатывая конверт, — это письмо должно во что бы то ни стало быть вручено сегодня же в собственные руки барона фон-дер-Шаффгаузена.
Старушка грустно смотрела на принцессу.
— Могу ли я на вас рассчитывать?
— Можете, принцесса, — вздохнула женщина.
Спрятав письмо, она молча вышла из комнаты.
Пока Хризанта писала, в кабинете посла происходило совещание маркиза с доктором, которому поручено было усыпить принцессу.
— Лучше всего дать ей сначала морфий, — начал подкупленный послом эскулап.
— Но в чем? Ведь она ничего не ест, — заметил Ямато.
— В лимонаде.
— Она догадается, — вставил посол.
— Когда она его заметит, — иронически сказал доктор, — будет уже поздно. Дадим ей такую дозу, которая подействует моментально. Я сейчас напишу рецепт.
XXXIX. Письмо
На набережной Орсе, в квартире Канецкого, замечалось большое оживление.
Канецкий, сын русского генерала, находясь в разводе со своей женой, известной московской купчихой, проводил время в Париже среди золотой молодежи, блестящего демимонда и артистов.
Он праздновал свои именины и любезный мосье Пайяр прислал к нему не только своего повара, но также и полдюжины услужливых лакеев.
Расположенный подковой стол был украшен живыми цветами и бесчисленным количеством самых разнородных бутылок, среди которых на видном месте красовалась бутылка-великан лучшего редерера.
В комнате стоял удушливый запах дыма.
Почти все курили, кто сигары, кто — папиросы и только секретарь английского посольства пускал клубы дыма из своей коротенькой трубки-матло[2].
На разгоряченных лицах виднелись улыбки.
Резким контрастом являлся барон.
— Пей, Эдмунд, — понукал его Канецкий. — Брось грустить. Поверь, мы добьемся своего…
Барон ничего не отвечал.
Маркиз де-Гра, сидевший рядом с бароном и сочувствовавший ему, о чем-то говорил шепотом.
Барон рассеянно прислушивался к хаосу голосов и возгласов.
— Да здравствует любовь, — подняв бокал, заговорил Коклен-младший. — Мы, господа, живем в эпоху рационализма. Все стремления народов, я подразумеваю культурных, направлены к реальным целям. Искусство для искусства больше никого не удовлетворяет. На первом плане тенденция, для которой писатели и драматурги, художники и поэты, скульпторы и композиторы — словом, все, жертвуют иногда идеалом красоты.
Оратор продолжал.
— Мы, актеры, мало-помалу заражаемся идеями века и даже в классический репертуар иногда бессознательно вносим излишний реализм. Поэтизирование образов стало редким исключением, так как любовь во всей своей чистоте для современного человечества является чем-то недостижимым. Каким отрадным, теплым лучом среди мрачного будничного неба являются приятные исключения! Мы, господа, в нашей среде, вместе с нашим другом оплакиваем постигшее одного из нас несчастье. Но несчастье, постигшее его, наверно, поправимо. Никакие препятствия не в силах помешать любящему снова соединиться с возлюбленной, и я твердо убежден, что препятствия являются в любовном романе той солью, без которой всякое жизненное яство было бы слащаво и даже приторно.
Коклен сделал глоток.
— Никогда не унывайте, господа, если счастье мимолетно сменяется несчастьем, так как в самом несчастье для сильных натур лежит источник энергии, творчества и любви. Любовь — счастье, доступное немногим… Умейте же страдать. Многие из нас разменялись на мелкие страстишки, другие утратили даже способность понимать чужую любовь, и слава тем, которые, как наш уважаемый барон, способны искать с мечом в руках свою дорогую Брунгильду. Я пью за счастливый финал любовной эпопеи нашего друга. Да здравствует барон!
— Ура! Vive l’аmоur! — закричали гости.
Все обступили барона.
Он был бледен. Ему было очень неприятно, что он сосредоточивал на себе общее внимание по вине Коклена.
— Благодарю вас, господа, — дрожащим голосом ответил барон. — Вас, мосье Коклен, я специально благодарю за добрые пожелания. Финал моего романа, как я думаю, кончится не скоро… Я буду бороться за свое счастье, но удастся ли мне побороть все препятствия — знает одно лишь Провидение. Против меня обстоятельства настолько роковые, что при всем оптимизме мало вижу причины для розовых надежд. Ваше дружественное сочувствие, господа, дает мне новые силы для борьбы с азиатскими приемами моих врагов. Да здравствует дружба!
Снова заходили бокалы.
— Вас спрашивают, — неожиданно доложил лакей, подойдя к барону.
Тот поспешил выйти вслед за лакеем.
Через минуту он вернулся, держа в руке распечатанное письмо.
— Господа, я не смею не поделиться с вами содержанием письма, только что полученного от моей возлюбленной. Вот что она пишет:
«Дорогой барон!
Меня хотят куда-то увезти. Находясь в забытьи, я слышала, что мне хотят дать отраву. Если меня отравят, то прости навеки. Я умру с мыслью о тебе, мой дорогой. Но я не думаю, чтобы посмели это сделать, и теряюсь в догадках. Почему ты не пришел? Подательница сего надежная и добрая женщина. Пошли с нею ответ.
Вечно твоя Хризанта».
— Браво! — крикнули все в один голос.
Раздались громкие рукоплескания.
— Садись, пиши. И от всех нас пошли поклон, — сказал Канецкий.
— Да здравствуешь любовь! — воскликнул Коклен, пожимая руку барона и чокаясь бокалом.
Барон поспешил к письменному столу и поспешно написал ответ.
— Вот вам двести франков, спасибо вам, — сказал барон, подавая старушке письмо.
— Мегсі, очень благодарна, — сказала она, — будьте покойны, ваше письмо доставлю дорогой принцессе.
Она с церемонными поклонами удалилась, рассыпаясь в благодарностях.
XL. Усыпление
Мучимая жаждой, Хризанта позвала камердинера и велела принести воды.
Тот поспешил исполнить приказание.
Но стороживший в коридоре Ямато обратился к нему с вопросом:
— Где вы были?
— У принцессы. Она просит воды.
— Подайте ей лимонада, — хладнокровно произнес Ямато. — Кстати, доктор, — прибавил он, завидев эскулапа.
— В чем дело? — осведомился тот.
— Как вы думаете, что дать принцессе: простой воды или лимонада? Она ведь не совсем здорова.
— О, разумеется, лимонада, — с легкой усмешкой ответил доктор.
Подождав, пока лакей вернулся с освежающим напитком, он воскликнул:
— Дайте-ка сюда сифон. И мне нездоровится. Надо принять порошок. Это меня очень всегда успокаивает.
С этими словами он раскрыл коробку с порошками и, сделав вид, что бросает содержимое в стакан, сделал глоток.
— Принесите чистый стакан для принцессы, я и ей дам порошок, — сказал он.
На роковом лице Ямато заиграла нехорошая улыбка.
Ничего не подозревавший камердинер взял стакан, налитый для принцессы, и понес его в комнату Хризанты.
Хризанта залпом выпила лимонад.
— Странный вкус! — воскликнула она, поморщась.
Но вдруг у нее закружилась голова.
— Что со мною? Дышится так легко, а между тем… Мне жарко… я спать… хочу…
Вошедшая с письмом старушка нашла принцессу облокотившейся на письменный стол в неподвижном положении.
— Принцесса!
Ответа не последовало.
— Принцесса, письмо принесла! — крикнула старушка, наклонившись над Хризантой.
Принцесса вздрогнула всем телом.
Веки слегка приподнялись.
Видны были неимоверные усилия проснуться, но полминуты спустя тело грузно свалилось на спинку кресла.
— Боже, что с нею? — испугалась старушка.
Она приподняла Хризанту и снесла ее на кровать.
«Вот что значит волноваться», — подумала старушка и тихо вышла из комнаты.
Ей навстречу попались Ямато, доктор и камердинер.
— Что поделывает принцесса? — спросил ее доктор
— Бедная, кажется, уснул.
— Прекрасно, пусть спит, — сказал он. — Все-таки необходимо на нее взглянуть.
Доктор вошел в комнату Хризанты.
Достав из кармана флакон с хлороформом и пакет с гигроскопической ватой, он подошел к кровати, на которой спала принцесса.
Свернув в трубку листочек почтовой бумаги, взятой им с письменного стола, доктор втиснул в эту трубку комок ваты. Затем, отдалив от себя флакон с хлороформом, как и саму трубочку ваты, доктор налил туда хлороформ.
— Довольно! — произнес он, закупоривая флакон.
Хризанта продолжала спать глубоким сном.
Доктор поднес трубку к ее лицу.
Прошло минут пять. Он внимательно следил за дыханием, за пульсом.
— Все готово, — сказал доктор, входя к Ямато. — Теперь дело за вами.