Наш Современник, 2005 № 02 - Журнал «Наш современник»

22 июля, понедельник. С дачи уехали рано утром. Вечером довольно долго читал книжку Войновича о Солженицыне. Войнович опытный литератор, и кое-что я взял у него в свои «записки» о творчестве. В частности, прекрасную мысль о литературе, которая пишет очень чёрные вещи — когда нет света, нет и игры теней. Поэтому так однообразна литература, скажем, об Освенциме. Кроме поразительной зависти, которая душит Войновича, к удачливости Солженицына его еще очень волнует особое, как бы центристское отношение Солженицына к евреям и его причастность к русскому народу. Есть место, где Войнович как бы даже недоумевает, как же так: у последнего даже жена еврейка, а значит, по израильским законам сыновья считаются просто чистыми евреями.

28 июля, воскресенье. Вечером уже в Москве взялся дочитывать книжку Войновича о Солженицыне. Подвел классик своего собрата, писателя, хотевшего стать классиком. Конкретная литература имеет свойство забываться, не забывается только миф, некоторые осколки и представления в головах у читателей о том, что вроде бы писатель написал. Конечно, в первую очередь Солженицын раздражает Войновича своей вседозволенностью, как и любому классику, ему позволено говорить обо всем, и любое его суждение в этот момент справедливо. Это ему дается легко и без натуги, а вот сам Войнович пишет с трудом и мучительно. Также Войновича волнует, что классик свободно позволяет себе писать о евреях, и так, как считает нужным. С точки зрения Войновича, писать об этом нельзя вообще, потому что получается всегда или русский шовинизм, или антисемитизм. Здесь Войнович строг и следит за всеми очень внимательно.

«Дошел я до описания строительства заключенными Беломорского канала, — это Войнович читает „Архипелаг ГУЛАГ“, — и споткнулся на том месте, где автор предлагает выложить вдоль канала, чтобы всегда люди помнили, фамилии лагерных начальников: Фирин, Берман, Френкель, Коган, Рапопорт и Жук. Во время борьбы с „космополитизмом“ советские газеты так выстраивали в ряд еврейские фамилии врачей-убийц или еще каких-нибудь злодеев этого племени. Но неужели среди начальников Беломора вообще не было русских, татар, якутов или кого еще? А если и не было, то надо же понимать, что эти шестеро, как бы ни зверствовали, были всего лишь усердными исполнителями высшей воли. Истинным вдохновителем и прорабом этого строительства был как раз тот, чьим именем канал по справедливости и назван — Иосиф Сталин». И еще один пассаж.

«Сидя в Вермонте и читая русские эмигрантские газеты, где работают евреи (а в каких русских газетах они не работают?) — (действительно, в каких? — С. Е.), — он называет эти издания „их газеты на русском языке“». — Здесь тоже все довольно точно, у нас в России тоже есть газеты, придерживающиеся не очень-то русской точки зрения. Газетам, правда, кажется, что русской, а мне — что израильской, или американской, или сионистской. — «И это все тем более странно, что так или иначе всю жизнь ведь был окружен людьми этой национальности, чистыми или смешанными (да и жена, а значит, и дети его собственные не без примеси, а по израильским законам и вовсе евреи)». Во националюга!

29 июля, понедельник. Весь вечер телевизор говорит о крушении самолета в Шереметьеве, об авиакатастрофе во Львове, когда во время авиашоу самолет врезался в толпу и разбился. В наше время они еще устраивают какие-то шоу. Само по себе слово отвратительное, не предвещающее ничего хорошего, — «шоу». Мне кажется, что эти многочисленные авиакатастрофы следствие того, что нынешний режим денег выкачал всё, что советская власть оставила ему и на чём можно было зарабатывать, ресурс, при котором можно было само собой соблюдать безопасность, этот ресурс исчерпан. Жаль людей, а политики всё болтают.

30 июля, вторник. Утром достал из почтового ящика газету. «Труд» вышел с аншлагом на первой полосе. «Самолётопад. Что случилось с нашей авиацией?» А вот то и случилось!

9 августа, пятница. На Северном Кавказе сначала в районе Сочи, а позже и Новороссийска произошли ужасные катаклизмы: селевые потоки, обрушившиеся с гор, посмывали прибрежные поселки, разрушили пути железной дороги. Есть человеческие жертвы. Телевидение не переставая показывает работу стихии, разрушенные жилища, разбитые автомашины. Сообщение между Сочи, Новороссийском и Россией было на много часов прервано. В Москве на Курском вокзале открыли ряд касс, в которых принимали билеты у людей, которые в силу новых сложившихся условий теперь уже отказываются ехать и везти своих детей к морю. Все говорят о стихиях, о том, сколько лет таких неблагоприятных условий Кавказ не видел и т. п. Но все как-то помалкивают о том, что за последнее время мы почти ничего не вкладывали в благоустройство этих земель, в благоустройство курортной зоны. Почти прекратилось строительство подпорных дамб, на море не закладывают волнорезы, не готовят дамбы высоко в горах. Стыдоба. Теперь все удачно укрываются за стихийными бедствиями. Конечно, мы все понимаем, денег, чтобы хватило и на бюджет, и на дворцы для новой знати, и на миллиардные переводы капиталов за рубеж, не хватает. Лично я в первую очередь в случившемся виню строй, который не организовал, не предотвратил и теперь не помогает. Где она, новая Россия? Где она, лучшая жизнь? Для детей Черномырдина, играющего на гармошке, и Чубайса, играющего с тарифами? По телевизору показывают «умные» морды нашего интеллектуального правительства, то же выражение умеренного чванства на лицах. А как постарела эта бывшая славная интеллектуальная молодежь!

15 августа, четверг. В «Литгазете» очень любопытная статья Вячеслава Саватеева «Есть вещи поважнее свободы…». Но это, так сказать, политический аспект статьи. «…думается, главная причина нынешнего „сумеречного“ состояния литературы лежит на поверхности. Дело в том, что, как это ни неожиданно прозвучит, в культуре, в литературе, как и вообще в жизни человека, народа, есть вещи поважнее свободы. Когда разрушена страна, когда поколеблена почва под ногами, когда отброшены цели (пусть и призрачные, мифические), когда каждому и всем приходится думать о выживании в собственном смысле этого слова, когда, наконец, нет ни времени, ни средств позволить себе „немного лишнего“, а духовные ценности человека, его духовная жизнь, его культура, литература и т. п. в катастрофическом положении и легко попадают в категорию „лишнего“, свобода лишается своего абсолютного значения, животворящей силы, она в какой-то мере также становится лишней для большинства, игрушкой для меньшинства». Это основная мысль статьи, но к ней ведут ещё и некоторые нити и рассуждения, кажущиеся мне чрезвычайно любопытными. Эту статью надо также использовать в своей лекции о современной литературе.

19 августа, понедельник. С дачи выехали почти в семь. Заметно, что темнеет раньше. Вокруг свежая и настороженная тишина. Сколько можно было бы сделать, останься здесь, в этой тишине.

На работе дочитывал этюды, какие-то дела, зарплата, подготовка к учебному году, разбор бумаг, необходимая рутина, которой поддерживается жизнь. Наши заочники, в предчувствии богемы, уже кутят, и по одному я лишаю их на сутки общежития. На выдумки они горазды; в воскресенье один парень пытался по дереву забраться на четвёртый этаж, охрана его ловила, и так проколобродили до трех часов ночи. Все живут воспоминанием о времени Николая Рубцова. Кто-то из благополучных, но по-настоящему не состоявшихся литераторов рассказал мне, как Рубцов в общежитии будто бы воровал на кухне молочные бутылки, чтобы, сдав их, опохмелиться. Если это и быль, я бы подобного никогда и ни о ком не вспомнил. Возвысились. «Матушка возьмёт ведро, молча принесёт воды». Вот этим надо гордиться.

21 августа, среда. Две трагические новости. В Москве на улице Королёва взорвался жилой дом. Скорее всего, это бытовой газ, но я уже устал от вида разоренного человеческого жилища и от деталей теплого человеческого бытия, которые для контраста операторы телевидения старательно выносят на телеэкран. Вторая новость касается небезызвестного депутата Госдумы Владимира Головлева. В прошлом году прокуратура Челябинска обвиняла его в злоупотреблениях при приватизации. Головлев был главой областного Госимущества. Шел вопрос о лишении его депутатской неприкосновенности. Теперь его убили. Показали тело, лежащее на земле, с прикрывающей лицо простынкой. Мне он не нравился. Судьба его достала. Нехорошо в этом признаваться, но в душе возникает чувство удовлетворения, когда воры убивают воров. Если бы они перебили все друг друга! Я вспомнил, как в свое время рыжий демон Чубайс называл ленинградского Маневича и челябинского Головлева ударниками приватизации. Обоих уже нет, оба, полагаю, ушли из жизни невероятно богатыми. Какие роскошные гробы в обоих случаях были показаны по телевидению!