Сделай, что сможешь. Начало - Лео Андрей Васильевич

– Как к нам попал?

– Не знаю. Уснул там – проснулся здесь.

– Ритуалы какие справлял?

– Да никаких ритуалов…

Тут я замер: а ведь не знаю, проводились какие-нибудь ритуалы, пока моё сознание в отключке пребывало, или нет. Может, пьяные реконструкторы вокруг меня весёлую джагу-джагу сплясали и псалмы во славу Бахуса[9] пропели? За лучшую жизнь, так сказать. А Вадик при этом в ритме вальса постреливал в воздух ну о-очень холостыми зарядами.

– Впрочем, я был пьян и не видел происходившего перед переносом.

– Переносом?

– В будущем перемещение сознания из одного человека в другого станут называть переносом.

– У вас это часто деется[10]?

– Нет, не часто. Наоборот, многие считали перенос невозможным, я тоже. Разумеется, ходили слухи, будто такое случалось, но доказательств-то нет. Писатели в романах, конечно, не раз его описывали, но каждый по-своему.

– А с Мишкой что?

– Не знаю, я с ним не общался.

– Что с ним могло случиться? Какие о том у потомков суждения сложились?

– Ну… коль я его не ощущаю, то он или хорошо спрятался – в этом случае есть вероятность его возвращения, – или ушёл навсегда, например в моё тело.

Она отвернулась и склонила голову.

– Ох, Мишка, Мишка! Боялась я за него. Слишком он всполошный[11] был. – Немного помолчав, знахарка продолжила: – Слыхала я об этом переносе, Галина рассказывала.

– Софа, э-э… ничего, если по имени буду обращаться?

– Наедине обращайся, а на людях зови Софья Марковна.

– Понял. Скажи, а можно ли связаться с ушедшим? Хочется узнать, что же с Мишкой произошло.

– Связаться можно, только нынче нельзя его тревожить. Время ему дать надо, пусть горячка уляжется.

– Что ж, так и поступим.

– Значит, тебе пятьдесят шесть лет. То-то ты нас с Машкой в оборот взял.

Да уж, кто кого взял в оборот, ещё вопрос. Я вон молчать думал в тряпочку о попадалове, а меня растрясли как грушу.

Приглядевшись на дневном свету, я уже сообразил: Софьин возраст вчера определён неверно, старостью тут и не пахнет. По виду ей от тридцати пяти до сорока лет или чуть-чуть больше. Хотя это для той жизни, в данном времени всё иначе, и к тому же проживание в лесу должно было свой отпечаток наложить. Да и тёмные круги под глазами, скорее всего, из-за моего лечения появились. А лицо красивое, точёное, нос прямой. Глаза ярко-зелёные. Из-под платка тугая коса по спине струится. Волосы каштановые, с заметной рыжинкой. И грудь… хм… есть.

Эх, подозреваю, лет десять назад сочным персиком была, мужчины, наверно, проходу не давали. Впрочем, она и сейчас ягодка спелая. Что ж до сих пор не замужем-то? Сегодня надела белую вышитую рубаху и сарафан новый, тёмно-синий. Интересно, для меня так принарядилась? Попытался представить её в одежде двадцать первого века. М-м, ещё чуток макияжа, и… я с такой не отказался бы по чашечке кофе распить… за завтраком.

– Как жить намереваешься?

– Жить? – Я с трудом выплыл из фантазий. – Сначала нужно обеспечить нас припасом на зиму, а там увидим.

– Ты, смотрю, надолго решил у меня обосноваться. Чё ж хозяйку не спросил? – Знахарка взглянула с хитринкой.

– Да вот, вижу, хозяйка помирать зимой собралась. Дай, думаю, порадую. В тесноте, да не в обиде, – не остался я в долгу.

– Хе-хе, помирать. Спасибо за радение. Жить я после смерти Снегурки и вправду не очень-то и желала. – В её глазах мелькнула грустинка. – Но коли в моём доме прижилась парочка шебутных мальцов, о худом и помышлять нечего.

– Прости, невежливо о возрасте у женщины спрашивать, но всё же: сколько тебе лет?

– Чего уж. Тридцать пятая весна в этом году пришла. А ты, поди, рассудил, я совсем старая?

– Ну-у… – мне жутко не хотелось признаваться, что вчера посещали такие мысли, – жизнь в лесу быстро старит. Постарался увести разговор в сторону: – Не расскажешь, как сюда попала?

Мою особу приласкали мрачным взглядом. Слегка так. Почти как своего.

– Когда-то меня, молодую крепостную девку, отдали в обучение на гувернантку. Чуть постарше Мишки я в ту пору была. Пять лет отучили и послали в услужение к княгине Полтоцкой. Хорошее было время. – Софа с грустью посмотрела вдаль. – Я вольную получила за заслуги свои, но осталась при дочке старой княгини Наталье Полтоцкой и полюбила её всей душой.

На её лице появилась мечтательная улыбка.

– Мы с ней подружились. Да-а… А через два года скандал в семействе вышел: нагуляла молодая княжна ребёночка на стороне. Да при родах надорвалось в ней что-то, долго с постели встать не могла. Её мать, Ольга Михайловна, желали ребёночка в чужие руки отдать, но Натальюшка не позволила: сильно его любила. Всего лишь год и прожили в отцовском доме, пока она поправлялась, а потом уехали мы в сибирскую охотничью усадьбу Полтоцких, что недалеко от Красноярска. Ничего другого старая княгиня не пожелала дочери предоставить: видно, полагала, что та одумается. Но нет, решение было принято. Тогда мать прокляла на пороге родную кровь и сказала, что возврата ни Наталье, ни сыну её в отчий дом уже не будет.

Дорога трудная у нас вышла. По приезде в усадьбу разболелась княжна и опять слегла. Доктора только руками разводили, знахарки приходили, да помочь ни одна не смогла. Но они подсказали лекарку, способную творить чудеса, и решили мы к ней поехать. – Софа печально вздохнула. – Предлагала я Натальюшке лета дождаться, но она не утерпела, а в дороге сынишка простыл и сгорел за двое суток. Чуток до Галины-лекарки не до ехали. Наталья от несчастья такого в забытьё впала, и как ни лечили её, ничего не помогало. Целый год бедная княжна медленно угасала в доме у Галины. Так и ушла тихонечко, во сне. Светлая ей память.

Знахарка перекрестилась, вытерла скатившуюся слезу и замолчала.

Я тоже перекрестился и после минутного молчания спросил:

– Ты осталась у лекарки?

– Поперву в усадьбу пошла, о несчастьях поведать хотела, но управляющий меня и на порог не пустил. Ехать к старой княгине было и думать неча. Новую работу в барских домах искать не хотелось, тогда и вернулась я к Галине: звала она меня. Мы с ней за год Натальиной болезни сдружились, я ей помогала по мере сил, уж больно старенькая она была. А вернулась из Красноярска, меня в обучение взяли. Так семь лет вместе и прожили.

– Красноярск довольно далеко. Как добиралась-то?

– Где пешком шла, где подвозили. Мир не без добрых людей.

– И это, получается, Галинин дом?

– Нет, сюда она меня уже потом привела и оставила жить.

– Зачем?

– Сказала, это лучшее, что для меня нашлось. Моя судьба здесь. Вот второй год и живу.

– А сама лекарка сейчас где?

– Проживала недалеко от деревни Абанской, но через две седмицы после моего переезда знакомый рассказал мне о пожаре – сгорел Галин дом. Переживала я сначала тяжело, всё рассуждала: «Будь я рядом, не случилось бы несчастья». Но позже поняла: знала Галина, когда уйдёт.

Да-а уж, Саша, не удивлюсь, если эта Галина и твоё попадалово предвидела. Не она ли тебя сюда затянула? Ну да теперь это уже вряд ли узнаешь.

Задумавшись, автоматически задал следующий вопрос:

– Прости, а замуж почему не вышла?

Знахарка смутилась и минуты три молчала.

– За всю жизнь лишь одного достойного встретила… А он в жёны не взял.

Э-э, Саша, балабол, сворачивай, к чертям, этот разговор!

– Что ж, хозяйка, полагаю, вы не будете возражать, если я затею небольшое строительство, а то погребок у вас маловат.

– Куда тебе строить, ты ещё ходишь-то с трудом! – заволновалась Софа.

– Само собой, не сразу. Оклемаюсь сначала.

– Ладно. Я, как переехала, ничего не меняла, да, видно, время пришло. Пойду поснедать[12] сготовлю.

– Я картошку с грибами уже потушил.