Эффект Достоевского. Детство и игровая зависимость - Лорн Тепперман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Их жизнь в Европе была отмечена одиночеством и бедностью, временами отчаянной, поскольку Достоевский был игроком, но в игре ему не везло. Ситуацию усугубляли проблемы со здоровьем: как выяснилось, в европейском климате его эпилепсия усилилась. В возрасте всего нескольких месяцев умер их первенец. И, наконец, они отчаянно тосковали по дому [Ward 1998: 410].
Промежуток с 1865 по 1871 год биограф Джозеф Фрэнк называет «чудесными годами». Критик Эдвард Васиолек в своей рецензии на книгу Фрэнка вкратце объясняет, что за чудеса совершил Достоевский в этот период нищеты и изгнания:
Для Достоевского это были годы невероятного творческого подъема: именно тогда он написал такие произведения, как «Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы», а также «Игрок» и «Вечный муж». Практически все они были созданы за границей, куда Достоевский отправился с молодой женой, чтобы сбежать от кредиторов и жадных родственников. Там он провел четыре года. <…> Страдая от нищеты, слабого здоровья и патологической страсти к игре, он едва выживал от гонорара до гонорара. <…> Возможно, он бы не смог [написать эти произведения], если бы не непоколебимая любовь и поддержка его жены Анны и не безграничная поддержка издателя Каткова [Wasiolek 1996: 387].
Из Дрездена они переехали в Женеву, оттуда – в Милан, потом во Флоренцию, потом снова вернулись в Дрезден. Большей частью Достоевскому не нравилось то, что он видел. Он жаловался, что «в Дрездене тихо и скучно, в Женеве холодно, во Флоренции шумно и жарко, а в Праге невероятно высокие цены» [Ward 1998: 412]. Но чаще всего он жаловался на национальный характер европейцев, с которыми сталкивался в своих путешествиях:
…французы попросту «тошнотворны»; швейцарцы – глупые и продажные жулики; разумеется, немцы и того хуже – они настолько скучны и самодовольны, что доводят его нервы «до ярости»; писательского гнева избежали только итальянцы, потому что итальянский крестьянин напоминает ему русского [Ward 1998: 413].
При этом Достоевский всегда посещал картинные галереи, как только у него появлялась такая возможность, и всю жизнь восхищался европейской литературой, философией и живописью.
С расстояния в почти две тысячи километров – именно такая дистанция разделяет Санкт-Петербург и Дрезден – Достоевскому было проще размышлять о российском обществе и культуре. В его сознании эти темы были неразрывно связаны с религиозными и политическими вопросами. Именно об этом идет речь в романе «Бесы», работа над которым началась в Дрездене незадолго до того, как Достоевский окончательно вернулся в Россию.
Географическую дистанцию дополняет хронологическая: Достоевский давно уже не был тем молодым человеком, который когда-то примкнул к кружку петрашевцев[1]. Работая над новой книгой, он получил возможность пересмотреть и переосмыслить свои взгляды на политический радикализм, а также еще раз обратиться к собственному опыту участника радикалистской группы. Роман представляет собой беллетризованную версию реального политического преступления того времени – убийства студента, совершенного членами террористической ячейки анархиста Нечаева. «В “Бесах” Достоевский рассматривает революционное движение левого толка, – пишет Уорд. – Этот роман часто считают пророчеством о переходе от революции к сталинизму» [Ward 1998:414]. Тем не менее, как справедливо указывает Уорд, автор критикует любую политическую тиранию и любую революционную доктрину – как правую, так и левую.
В этой книге Достоевский вновь демонстрирует подозрительное отношение к тем, кто обещает рай на земле. В «Бесах», «Игроке» и других его романах прослеживается тоска по земной свободе и справедливости. Очевидно, он понимал, почему многие его современники отказывались верить, что за этим нужно обращаться к Богу, который остается глух и нем. И все же Достоевский опасался, что без покорности Богу немыслимо подчинение земным нормам морали.
Анна, его вторая жена, стала для Достоевского надежной опорой: она была здравомыслящей и рассудительной женщиной, преданной своему супругу. Однако она не могла приглушить его тягу к игре – а уж тем более положить ей конец. Казино в Висбадене, Баден-Бадене и Гамбурге имели над Достоевским ту же магическую власть, что игорные дома вымышленного Рулетенбурга над Алексеем, героем романа «Игрок».
Почему же игромания Достоевского началась в 1862 году именно там, в висбаденском казино? И почему он продолжал туда возвращаться снова и снова? Прежде всего, это было приятное место. Как отмечает Гарри Эйрс, казино находилось в величественном неоклассическом здании, построенном в 1820-е годы. В его интерьерах чувствовалась «роскошь без помпезности или высокомерия: люстры, деревянные панели» [Eyres 2007: 22]. Возможно, именно поэтому туда стекались мужчины и женщины всех возрастов и всех национальностей, чтобы забыть обо всем в погоне за удачей.
Игромания Достоевского началась с крупного выигрыша, так что висбаденское казино ассоциировалось у него с успехом в игре. Это неудачное стечение обстоятельств: если начинающий игрок выигрывает, то вероятность того, что он продолжит играть, повышается, а в последующем его увлечение может перерасти в зависимость. Психологи-бихевиористы называют этот принцип «прерывистым подкреплением». Случайное, непредсказуемое вознаграждение способствует закреплению поведенческих паттернов. Игроки, которым с самого начала не везет, реже возвращаются к игре и, как следствие, реже становятся игроманами.
Бреджер упоминает еще более тревожный признак: Достоевский был уверен, что разгадал тайну успешной игры. В письме своей свояченице Варваре он пишет, что этот секрет «ужасно глуп и прост и состоит в том, чтоб удерживаться поминутно, несмотря ни на какие фазисы игры, и не горячиться» [Достоевский 1972–1990, 28, II: 40; Breger 1989: 77]. Он считает, что многому научился во время первого визита в Висбаден: прежде всего, он убедил себя, что может не только контролировать свою тягу к игре, но и увеличивать шансы на победу.
Поначалу Достоевскому удавалось сохранить хотя бы часть выигранного. Но два года спустя он возвращается в Висбаден, где проигрывает все, что у него было, и пишет письмо Тургеневу: «Пять дней как я уже в Висбадене и все проиграл, все дотла, и часы, и даже в отеле должен» [Достоевский 1972–1990,28, II: 128].
С точки зрения когнитивной психологии именно это ошибочное убеждение – что игрок якобы может контролировать свои шансы на победу (или по меньшей мере избегать проигрыша) – занимает центральное место в формировании игровой зависимости. Сторонники психоанализа, в свою очередь, уделяют больше внимания чувству вины и стремлению к расплате. Они полагают, что игра всегда ассоциировалась у Достоевского с виной, а не с ожиданием выигрыша. Так, например, мы читаем у Картера: «Даже после брака с [Анной] Сниткиной игра позволяла ему одновременно спровоцировать и удовлетворить мощное чувство вины, игравшее столь важную роль
