Акула пера в СССР - Евгений Капба
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Проходя мимо двухэтажных домишек сталинской еще застройки, я задержал взгляд на моложавом мужчине в очках, который ковырялся под капотом легендарной, на вид вполне новенькой "ремзаводовской" Волги ГАЗ-М-21, и мое сердце екнуло: этот человек спас… Спасет! Он спасет мне жизнь, поставит на ноги семилетнего мальчика после автомобильной аварии в 1998 году… Михаил Федорович Тиханович — хирург от Бога. Он был жив, жив!
Тут в моей голове что-то щелкнуло: чем обычно занимаются попаданцы? Меняют историю! Черта с два я буду спасать СССР, мне это и нахрен не впилось… Но самую малость сделать так, чтобы моя родная провинциальная Дубровица и такие люди, как Тиханович, Арина Петровна, Василий Николаевич Волков и Гера Белозор пережили будущие смутные времена в ситуации несколько более благоприятной, чем та дичь, что свалилась на наши Палестины в конце восьмидесятых-начале девяностых — это было вполне реально!
Я, черт его дери, знал свой город, знал его историю — и общался, и писал про многих из тех, кто сейчас полон сил и энергии, кто действительно строит дивный новый мир… Медики, педагоги, инженеры и директора предприятий, спортсмены, милиционеры — если капельку подтолкнуть их в нужном направлении — можно пустить такие круги по воде, что Новые Васюки Остапа Бендера по сравнению с Дубровицей покажутся долбаным Мухосранском!
Чернобыль не бахнул, Машерова не убили, Горбачев еще не член Политбюро, Афган…
Я остановился, чтобы выругаться. Мой шикарный лакированый штиблет по самую щиколотку провалился в кучу конского дерьма. Лошадки паслись тут же, на газоне у банка. Бюст Ильича на постаменте строго взирал на копытных, которые отгоняли хвостами мух и трясли бошками, пощипывая свежую зеленую травку. Почти центр города, улица Советская…
Отряхнув как можно более тщательно обувь, я подумал о том, что до ввода войск в Афганистан осталось полгода, и тут хоть наизнанку вывернись — ни хрена не сделаешь. Будь ты хоть трижды попаданец.
* * *Глава 3, в которой намечается план действий
После ночного дождя песчаная улица стала более-менее проходимой, ручейки воды уже стекли в сторону Днепра, и я шел, выискивая взглядом знакомые дома — и не находил. Слободка в начале двадцать первого века превратилась в буржуйский поселок: сиротские домики белого кирпича высотой в два-три этажа с высоченными заборами и затейливыми воротами, и флюгерами на крышах росли тут, как грибы после дождя.
Сейчас всего этого мещанского великолепия не наблюдалось — эдакая сельская пастораль царила вокруг. Бревенчатые и кирпичные хаты с крышами из шифера, иногда — из дранки, с резными наличниками на окнах, непременными ставнями и лавочками у калиток. Курочки в траве у заборов гребли лапами и клевали что-то с важным видом, морально разлагалась на нагретой солнцем бетонной плите ледащая псина. Стучали клювами вернувшиеся с югов аисты-буслы, пританцовывая в своем гнезде, сооруженном на тележном колесе, которое местные укрепили на срезанной верхушке дерева.
Я глубоко вдохнул чистый воздух, в котором слышался уже запах реки и заливных лугов, и напряг память Геры, вспоминая номер дома и улицу.
— Германушка, сынок, а помоги бабуле? А то я за один раз четыре ведра не унесу, а возвращаться страсть как не хочется, — раздался бодрый голос за моей спиной.
— Пантелевна! — память выдала отчество старушки сразу же. — Конечно, давайте сюда ваши ведра!
Это была одна из тех стальных бабушек, на которых держится мир. Платочек с цветочками, аккуратные кофточка и юбка, калоши: вроде бы всё и простенько, но со вкусом. В руках Пантелевна держала четыре металлических ведра, и двигалась она к колодцу, который стоял тут же, у забора.
— Кш-ш-ш-ш! — шикнула бабуля, и не меньше четырех разомлевших на крыше навеса котов порскнули в разные стороны. — Это коты Якова! Яков — он ведзьмак, я сама бачила, как он ремни до березы вяжет и заломы на поле робиць…
Эти белорусские мягкие "дз" и "ц" как-то сразу согрели душу, несмотря на упоминания про ведьмака. Уверен — Яков рассказывает всем вокруг, что ведьма — это как раз Пантелевна, вот у нее вороны постоянно на даху сидят! Я крутил ворот, спуская ведро на дно колодца, выложенного бетонными кольцами, и наливал студеную воду, бабуля придерживала свои оцинкованные сосуды.
— Германушка, а ты мне дров не наколешь? А я уж дранички в печи сготовлю, да со свежею сметаною, м? Ты ведь один теперя, как Федоровна-то отошла в мир иной, Царствие ей Небесное…
В груди у Геры что-то шевельнулось, но я, как бы это ни было цинично, ничего по поводу смерти его матери не чувствовал. Поэтому только кивнул:
— И дров наколю!
Пока я пыхтел с двумя полными ведрами, стальная бабушка Пантелевна уже добежала со своими до дому, вынесла мне колун на длинной ручке и жбан с взваром — чтобы было чего попить, если утомлюсь.
— Ты сходи домой переоденься-то, Германушка…
Мы были соседями, и высокая, на кирпичном фундаменте, изба семьи Белозоров стояла буквально напротив, на другой стороне улицы. Клямкнув калиткой, я вошел внутрь, открыл ключом простую, деревянную, выкрашенную белой краской дверь и остановился в сенцах. Проходить дальше не стал — не хотел начинать знакомство с новым-старым домом впопыхах. Тут имелись кирзовые сапоги, галифе, потертая и видавшая виды рубаха — в самый раз для колки дров.
Напоминая себе Челентано, я взялся за работу. Гера был парнем крепким, атлетичным, да и топор в руках держать ему явно приходилось — мозоли были на нужных местах. Я тоже вырос в частном секторе и работы не боялся, а потому — березовые и сосновые чурбачки раскалывались под ударами один за другим, куча дров постепенно уменьшалась.
Физическая работа помогла собраться с мыслями.
Я попал — с этим пришлось смириться. Идея по возвращению в свою реальность у меня была, но следовало продумать и вариант с зависанием тут всерьез и надолго. Тем более, условия были если и не тепличные, то близкие к
