«Левые взгляды» в политико-философских доктринах XIX-XX вв.: генезис, эволюция, делегитимация - Анатолий Рясов

Крах довоенной европейской социальной системы, политический разрыв социал-демократов с прежними ориентирами в идеологии и политике, советская догматизация «левой мысли» стали необходимыми условиями концептуального переформулирования марксисткой теории. Кризис авторитарно-бюрократических моделей и курс на неолиберализм вызвал серьезные опасения у значительной части социалистов, ощущавших, что в «левых взглядах» становилось все больше рутины и повторений, чем оригинальности и новаторства. В 50-х – 60-х гг. ХХ в. в Европе завершил свое теоретическое оформление так называемый «западный марксизм» (или «неомарксизм»), теоретические разработки которого зачастую складывались вне каких-либо организационно оформленных рамок и противостояли как советскому «диамату» и «истмату», критиковавшимся как вульгаризированная и догматизированная интерпретация марксизма[31], так и сугубо эмпирическим исследованиям европейских социал-демократов. Такие теоретики, как, например Л.Альтюссер, К.Корш, Г.Лукач, Г.Маркузе, Ж.П.Сартр, стремились модернизировать «левую мысль», сделав акценты на некоторых важнейших философских аспектах, ранее не принимавшихся во внимание.

Появилась обоснованная критика «ортодоксального» марксизма как теории и мировоззрения рабочего класса, стала отрицаться сама идея диктатуры пролетариата, а бюрократизация социалистических режимов начала рассматриваться как неизбежный результат захвата власти рабочим авангардом. Фактически, в этот период европейскую «левую мысль» характеризовала потеря революционного субъекта, которым долгие годы в глазах «левых» являлся пролетариат. Труды «неомарксистов» были проникнуты уже не идеей прогресса, а глубоким пессимизмом, отсутствием четких и вероятных перспектив перехода от либеральной демократии к социалистической в исторических условиях расцвета «общества потребления», слияния политики и коммерческой выгоды в единый комплекс интересов, угрозы ядерной войны и глобальной экологической катастрофы. Одна из парадоксальных черт новой теоретической культуры «левых» – отсутствие в ней интернационального взаимодействия.[32]

«Западный марксизм» (наряду с ранним европейским социализмом, анархизмом и «левым фрейдизмом»[33]) оказал серьезное влияние на движение «новых левых»[34], представители которых в конце 60-х гг. ХХ в. выступили с резкой критикой теории и практики «старых левых» – коммунистических и рабочих партий, обвинявшихся в недооценке роли вооруженного насилия и устаревших суждениях о движущих силах революционного процесса. По мнению «новых левых», все действующие партии и профсоюзы интегрировались в существующие политические системы.[35] «Старые левые» добились государственной власти и оказались интегрированы в существующую мировую политическую систему, против которой выступали до прихода к власти. «Сегодня революционная теория – враг любой революционной идеологии», – писал Г.Дебор.[36] Рабочие, перестав выступать в качестве радикальной оппозиции, превратились, согласно воззрениям «новых левых», в опору существующей системы, буржуазного образа жизни, в «сублимированных рабов развитой индустриальной цивилизации»[37], и в таких исторических условиях пролетариат уже оказывался не способен стать движущей силой коренных социальных изменений. По мнению ряда теоретиков, такой силой должны были выступить леворадикальная интеллигенция и молодежь, в первую очередь студенчество. Этим объяснялось восторженное восприятие и поддержка «новыми левыми» массовых студенческих выступлений в 60-е гг. ХХ в., некоторые из которых (май 1968 г. во Франции) впоследствии трактовались рядом теоретиков как эксперименты осуществления «прямой демократии». По сути, эти попытки вытеснения власти посредством массового самоуправления стали последними «вспышками» революционности для европейского «левого движения».

Подъем антиколониального и революционного движения в странах Африки и Латинской Америки получил широкую «теоретическую поддержку» в трудах таких мыслителей, как Ж.П.Сартр и Р.Дебре. «Левые» теоретики обратились к анализу революций на Кубе и в Китае, связывая определенные надежды на социалистическую модернизацию со странами «третьего мира», и пришли к выводу, что классический марксистский взгляд на революцию не является единственно верным. Непосредственное влияние на формирование мировоззрения «новых левых» оказали также работы Ф.Фанона и Э.Че Гевары. Однако восторженное отношение к революционной миссии «третьего мира» во многом предопределило распад всего движения «новых левых», на определенном этапе своего развития воспринявших идеологии властвующих элит Кубы, Китая, Северной Кореи как теоретическую платформу и некое руководство к действию. Со временем движение становилось все более разрозненным, аморфным и противоречивым, наряду с маоисткими установками, туда проникали троцкистские, также ориентированные на централизм и жесткую иерархию, в результате ряда террористических актов (не принесших никаких значимых социальных преобразований) ценности «новых левых» во многом были дискредитированы. Отсутствие ясных целей, разрозненность и внутренняя противоречивость в совокупности с коммерциализацией контркультурного искусства и активным противостоянием существовавших политических систем и идеологических структур, ставших достаточно «гибкими» и динамичными для интеграции новых социальных явлений и локализации очагов общественного недовольства, фактически привели к разложению движения «новых левых». Однако, по мнению, американского «левого» социолога И.Валлерстайна, «новые левые» первыми «выступили с серьезным интеллектуальным вызовом модели тройственной идеологии – консервативной, либеральной и социалистической».[38] Именно «новые левые» сформулировали вывод, что в эпоху когда большинство консерваторов превратились в «либерал-консерваторов», а большинство социалистов – в «либерал-социалистов», крах «социалистической системы» одновременно – это крах и системы «либеральной».

Делегитимация «левых ценностей»

В 80-е гг. ХХ в. среди «левых сил» все больше проявлялись расхождения во взглядах по целому ряду принципиальных вопросов, и, прежде всего, по таким, как понимание сущности социализма и способов продвижения к нему. Если в 70-е гг. ХХ в. значительная часть «левых» еще сходились на том, что успешное продвижение могут обеспечить такие меры, как овладение госаппаратом, национализация ключевых отраслей промышленности, планирование и регулирование экономики, то с 80-х гг. ХХ в. даже такой консолидации уже не наблюдалось, а наоборот, все больше прослеживалась эволюция в сторону либеральных установок, теорий «рыночного социализма». Не в последнюю очередь этому способствовал кризис коммунистических режимов и застойные явления в ряде социалистических стран. В конце 80-х гг. ХХ в. «левые» терпели поражение за поражением на парламентских выборах в наиболее крупных странах Европы, что порой побуждало их к дискуссиям о консолидации сил и попыткам разработки общей стратегии, новых экономических концепций, направленных, впрочем, исключительно на поиск наиболее эффективных средств получения реальной политической власти.

Крах «реального социализма» нанес сокрушительный удар по социалистической идеологии в целом: у масс была подорвана вера в опирающиеся на соответствующую систему ценностей постулаты, в борьбу за установление и реализацию социалистического строя как лучшей альтернативы капиталистическому. Расцвет неолиберальной апологетики и проникновение новых идеологических принципов во все сферы общественной жизни способствовали дискредитации «левых взглядов». Распад «реального социализма» и переход к рыночной экономике вынудил реформистские крылья коммунистических партий эволюционировать на социал-демократические позиции и инкорпорироваться в государственные структуры. Достаточно быстро эти партии практически во всех странах Европы стали устойчивой составной частью политической жизни, внутрисистемной, нереволюционной силой. Участвовавшие во власти, эти политические организации перестали стремиться к изменению существующей политической системы, а тем более – к ее ослаблению или разрушению. Фактически, едва ли не все значительные политические партии Европы, стало возможным, пусть и с некоторыми оговорками, относить к либеральным.

К концу ХХ в. теория революции была полностью делегитимирована. Неолиберальные идеологи путем крупномасштабной агитационной кампании начали отождествлять революционные методы с террористическими[39], чем окончательно «упразднили» революционность, к этому времени уже не вписывавшуюся в политическую культуру граждан европейских государств, лидеры которых (в том числе и социалисты) за последние полвека приходили к власти исключительно в результате выборов. Апологетика неолиберализма достигла гипертрофированных масштабов, и крушение «реального социализма» стало трактоваться не как естественный провал необоснованных социальных экспериментов, а как свидетельство утопизма самой социалистической теории, всякая защита которой начала рассматриваться как признак реакционности и отсталости.