В краю лесов и озер - Григорий Устинов

В лучах солнца, пробившихся между сосен, играли мошки, и монотонный шум их вызывал желание прилечь среди папоротников на мшистую землю и отдохнуть.

Охотник-промысловик горно-лесного района Иван Андреевич Пронин перескочил встречный ручей и начал подъем по тропе к 42-му кварталу. Он торопился к своей охотничьей избушке у Каменного ключа. Завтра, двадцать пятого июня, начало промысла крота, а ему осталось еще многое сделать за этот день и вечер, чтобы лучше подготовиться к охоте. Работа предстояла нелегкая...

«Ничего, дети помогут: у них сейчас каникулы», — успокаивал себя Иван Андреевич, поправляя на спине тяжелую котомку.

Вдруг левее тропы раздался выстрел...

Пронин вздрогнул.

«Летом, в запретное время, и стреляют! Надо проверить!» — подумал он и свернул с тропы по направлению к выстрелу.

Вскоре Пронин услышал разноголосый звон колокольчиков, а затем увидел стадо коров, разношерстьем рассыпавшееся по лесной траве. Оводы и мошки кусали скот, и коровы с шумом ломились через мелкую поросль сосенок, спасаясь от мучителей.

В стороне послышались голоса. Иван Андреевич узнал пастуха Федора со второго участка леспромхоза и его подпаска. Подпасок сидел на камне и, обмахивая потное лицо пучком травы, смотрел, как Федор снимает шкурку с убитого зайца, подвешенного к березке.

— Здравствуйте, зайчатники! Свежуете? — поздоровался с пастухами охотник.

— Свежуем... — ответил, вздрогнув от неожиданности, Федор.

— А не стыдно тебе, Федор, в запретное время зайцев стрелять? Ты же не голодный и зарабатываешь неплохо. Какай сейчас заяц? Куда он годится? Весь в клещах, мясо синее, постное... Вредным баловством ты занялся, против закона и совести пошел. Покажи билет! — твердо потребовал Пронин и придвинулся к Федору.

— Какой билет?

— Охотничий.

— Нет его у меня. Я не охотник, ружье для охраны скота ношу.

— Для охраны, а это? — Иван Андреевич с сердцем сорвал с березки тушку зайца и сунул ее к носу растерявшегося Федора. — Коров от зайцев охраняешь? Раз имеешь ружье и по лесу шатаешься, так обязан его зарегистрировать, билет охотничий взять и соблюдать законы охотников. Браконьер ты! Небось, и яйца глухариные из гнезд выбирал. Выбирал? — все больше раздражался Иван Андреевич, еле удерживаясь от резких слов.

— Да что вы, товарищ Пронин... — начал оправдываться Федор, но охотник не дал ему говорить, перебил его:

— У меня нет с собой бумаги, чтобы составить протокол. Но запомни, если ты еще раз попадешься мне с таким делом, тогда не жалуйся... А ружье зарегистрируй и билет возьми. Я проверю! На! — Пронин с презрением бросил ему к ногам тушку зайца, круто повернулся и пошел.

В последних числах июня в ловушки все чаще стали попадать молодые кроты, которые отличаются от старых меньшей величиной, светлым мехом и черными подошвами лапок.

«Дней через восемь-десять надо ожидать период массового расселения молодняка, — обрадовался Пронин, — а следовательно, и время основного промысла».

Он расчетливо расставил кротоловки, стараясь в первую очередь отловить старых кротов, так как те умудряются часто по новым ходам обойти ловушку и увлечь за собой молодняк. Пришлось для этой цели расширить район охоты, постепенно вводя все новые и новые ловушки.

Пронин ставил в ходах не по две, а по четыре кротоловки. Также применял и капканы № 0 и № 1.

И в разгар промысла охотник брал от 100 до 200 кротов в день. Ему дружно помогали ребята: снимали и сушили шкурки, готовили обед, вели несложное хозяйство.

Однажды в конце июля Иван Андреевич, как всегда, проснулся с рассветом, тихо собрался, боясь разбудить ребят, и вышел из дому. Начался его обычный поход по путику — охотничьей тропке: он снимал тушки пойманных кротов, переставлял и маскировал ловушки.

Через несколько часов, уже сделав круг и возвращаясь обратно, Пронин увидел, что его путик истоптан коровами. Скот прошел по тропе с километр. Многие кротоловки спустились, а своды ходов были повреждены копытами.

«Будто нарочно, — процедил он сквозь зубы и лицо его стало багроветь. — Неужели Федор отомстил?..»

Он побежал в избушку, бросил на лавку тушки кротов и вернулся к следам. Догнал табун у Светлой поляны. За коровами шел только подпасок. Федора не было видно.

— Зачем это Федор по моему путику коров прогнал? — прямо, без обиняков спросил у подпаска Пронин.

Подпасок отвернулся. Тогда Иван Андреевич мягко добавил:

— Не бойся. Я не злой и ничего худого тебе не сделаю. У меня свой такой же хороший парень растет.

— Я... я сказал ему, что это путик, а он говорит: «Ничего, сегодня сыро в лесу ходить, так прогоним скот по тропе». А сам вот по мокрой-то траве за рябчиками ушел... И всегда он такой, бросит меня одного с коровами, да и бегает с ружьем по лесу...

Иван Андреевич потрепал парня по плечу:

— Ничего, не отчаивайся. Мы отучим его от такой работы. А куда он ушел?

— В ольховник, у Черной елани.

Пронин пошел туда. Ему, охотнику и следопыту, да еще в родном лесу, разыскать Федора было нетрудно.

Тот прицеливался в затаившегося на ольхе рябчика. Сделав прыжок, Пронин схватил рукой ствол ружья и нажал его вниз. Раздался выстрел. Заряд дроби врезался в ствол ближайшего дерева.

Иван Андреевич сильным рывком вывернул ружье из рук ошеломленного Федора, сказал:

— Вот и встретились опять... Ну, ружье на учет поставил, билет взял?

Федор молчал.

— Молчишь! Дрянной ты человечек!

С этими словами Иван Андреевич закинул ружье себе на плечо и ушел. На следующий день он сдал отобранное ружье в милицию и рассказал обо всем.

По дороге к себе в избушку в 43-м квартале его застала сухая гроза. Молния ударила в старую сосну, расщепала ее и зажгла. Начался лесной пожар.

Иван Андреевич прибежал домой, послал дочку в лесничество сказать о пожаре, а сам с сыном Сережей, захватив лопаты и топор, бросился тушить пожар.

...Пожар разгорался. Красные и синие языки пламени, жадно облизывая валежник, сухую, осыпавшуюся хвою и старые мхи, с шипением и треском продвигались все дальше. Густые клубы дыма то стлались над землей, то вскидывались вверх, закрывая вершины леса.

— Хорошо, что ветер слабый и пожар-то низовой. Пошел бы он верхом — беда, не угонишься! Давай вот здесь снимай дерно прямо на ту большую лиственницу, — обратился Пронин к сыну, — а я свою борозду погоню к межевому столбу.

Вскоре они окопали площадь пожара. Сережа бегал вдоль борозды и затаптывал очаги огня, а Иван Андреевич забрался в центр и стал закидывать землей горящий валежник.

Хотелось пить, глаза слезились от дыма, устали руки, уже обгорели рубашки, покоробились сапоги... но Пронины продолжали тушить пожар.