В краю лесов и озер - Григорий Устинов

— Ошибка делал... Эх! — сокрушенно махнул рукой Ибрагим, покачав головой.

— Да... Отец сказывал, что для рогатины древко надо брать не сухое, а сырое и пружинистое, а дед же его выстрогал из хрупкой, сухой еловой жерди. Видно, понадеялся на себя, лень было найти нужную жердь. А я этих медведей в лесу еще и не встречал, — переключился на другой разговор Василий.

— А я брал... Пять! — сказал башкир, показав широкую ладонь с растопыренными пальцами.

— Страшно?

— Нет. Чего бояться, сам идешь.

Охотники помолчали. Потом Ибрагим снял с головы ушанку, поцарапал бритый затылок, снова заговорил:

— Ваша деревня знает мой батька Хабибулла. Охотник был. Раз он делал яма, маскировал его, козел попал. Старый зверь был, рога — как лес... Наша такой закон был, если мясо зверя сам будешь есть, то надо его нога вязать, молитва делать, ножом резать... Вот батька на козлиный рога аркан вязал, зверь из яма тащил, давай нога вязать да молитва читать. А козел бодал его да лес бежал... Долго батька ходил, зверя искал. Нет, ушел зверь и аркан на рогах тащил. Батька всем рассказал — козел жалко, новый аркан жалко... Ваша парень Вершина Миньяр Степка Жигаль стрелял этот козла, а аркан батьке тащил. Смех много был. Тогда Хабибулла весь народ знал... — Закончил свою речь Ибрагим, погладил бородку и засмеялся.

Смеялся и Василий, Так, рассказывая друг другу разные истории, охотники почистили ружья. У Ибрагима была курковая двустволка тульского завода, а у Василия — бескурковая «Ижевск».

Собрав ружье, Ибрагим обул лапти, достал тушки белок и начал с них снимать шкурки. Василий долго наблюдал за ловкими руками опытного охотника и тоже приступил к этому занятию. А горностая оставил для домашней обработки.

Осниманные тушки белок охотники бросили собакам. Лайки наелись мяса, свернулись калачиком и улеглись прямо на снег.

...Утро выдалось тихое и пасмурное. Охотники плотно затянули опояски, заткнули за них топоры и пошли к перевалу. Снег в лесу был мелкий, идти легко. Отдохнувшие за ночь собаки энергично пошли на поиск. Найдя белок, они облаивали их. Охотники подходили, отыскивали среди веток затаившегося зверька и стреляли. Но бывало и так, что собаки лаяли, а белки нигде не видно. Тогда кто-нибудь из охотников вставал у дерева с ружьем наготове, а другой обухом топора ударял по стволу. Зверек от удара вздрагивал, делал передвижку,выказывал себя.

— Вдвоем лучше ходить, — заключил довольный Василий.

— Лучше... Я раньше с собой малайку[2] брал. Он стучит, я стреляю. Теперь он в Уфу учиться пошел.

Охотники поднялись на перевал и начали спускаться к глухой лощине речки Яман-Елга. Здесь был настоящий таежный лес, еще не тронутый топором и пилой. Острые шпицы елей и пихт уходили в серое небо до сорока пяти метров. С такой высоты дробовым зарядом и белки не взять! Но зверьки редко уходили в вершину.

Подошли к оврагу. Вдали послышался злобный, захлебывающийся лай Бурзая. Охотники остановились, прислушались.

— На зверя лает, — тихо проговорил Ибрагим.

— Что ты сказал? — переспросил Василий.

— Я сказал — на крупный зверь лает. Может, медведь?.. У тебя пуля есть? Заряжать надо.

— Пули? Пули есть, — ответил Василий и почувствовал, как какой-то холодок пробежал по спине.

— Заряжай. Опасно... Сейчас снег мало, зверь легко ходит. Кругом смотри да слушай, — предупреждал Ибрагим, быстро перезаряжая свое ружье пулевыми патронами.

Василий сделал то же самое. И странное дело, как только в стволах оказались патроны, снаряженные пулями, парень почувствовал себя спокойнее и увереннее.

А Бурзай злобно надрывался. Вскоре к его голосу присоединился и заливистый лай Трезора.

Охотники прошли немного вдоль оврага, затем пересекли его и начали подъем на косогор. Идти здесь было нелегко.

Валялось много бурелома, а местами густо разросся липняк.

Скоро они увидели небольшую полянку и какую-то заснеженную кучу, на которую с лаем бросались собаки. Ибрагим присмотрелся и сказал:

— Медведь лежит! Ай! Ай! Какой злой собака, как лает... Бить будем?

— Надо бить, но я на такой охоте первый раз. Давай уж ты, Ибрагим, будь командиром, говори, что и как.

Ибрагим стал бесшумно обходить стороной полянку. Василий не отставал от него.

Медведь не показывался. Временами охотники слышали под ногами глухое ворчание зверя, какое-то царапанье, возню. У берлоги они остановились, держа наизготовку ружья. Так прошло минут десять, пятнадцать.

— Вот шайтан!.. Гонять его надо! Давай, Василий, стой тут, смотри. Пойдет, тогда стреляй затылок, между лопатка. А я жердь берем, — сказал Ибрагим и, закинув ружье на плечо, достал из-за опояски топор.

Он отошел в сторону, вырубил и обделал колом молодую елку, вернулся и начал этим колом пробивать мерзлую землю, чтобы просунуть жердь в берлогу и обозлить зверя. Ворчание медведя стало громче, собачий лай ожесточеннее.

— Чего там делался? Смотреть надо, — решительно заявил Ибрагим и отбросил кол в сторону.

Он взвел у ружья курки и стал осторожно обходить берлогу, чтобы заглянуть в чело.[3] Василий, готовый к выстрелам каждую секунду, беспокойно следил за приятелем: вот он спустился, зашел стороной, заглянул...

— Э-э-э-й! Айда сюда, Василий, смотри. Вот какой ловушка медведь попал! — весело закричал Ибрагим.

Василий спустился вниз и увидел небольшое отверстие в земле, в котором временами показывалась морда медведя.

По какой-то причине зверь не мог выбраться из берлоги. Морда хищника была в крови: видимо, собаки уже не раз хватали ее зубами...

— Что теперь делать будем? — спросил Василий.

— Стрелять надо, потом земля топором рубим, зверя тащим, — сказал Ибрагим. — Айда, стреляй. Моя интерес нет такой зверь бить.

Василий прицелился в отверстие, ожидая появления медведя. Прошла минута, другая. Показалась морда зверя с полуоткрытой, пастью. Парень выстрелил... В берлоге послышался шум, и из чела потянулся какой-то парок.

— Кончал! — улыбнулся Ибрагим и, поплевав на ладони, стал разрубать топором отверстие.

От земли, смешанной с мелкими камнями, летели искры, звенел топор.

Башкир рубил с ожесточением и ворчал. Он проклинал медведя, из-за которого теперь о камни испортит свой походный топор. А когда дыру довел до нужного размера, крикнул:

— Бурзай! Ал!..[4]

Лайка подскочила к отверстию, понюхала и прыгнула в берлогу. Следом заскочил и Трезор. Потом послышалось рычание и возня: собаки рвали тушу.

...Когда зверя вытащили на снег, охотники удивились. Медведь оказался маленький, тощий. Вся шкура его была покрыта слоем засохшей глины. Видимо, молодой, неопытный, он залег в берлоге самостоятельно впервые. Место выбрал слабое, сырое. Осенью случилось потепление, и чело берлоги осыпалось. Затем земля промерзла. Небольшое отверстие пропустило воздух, а выйти из ловушки медведь не мог.