Исповедь на подоконнике - Ева Таксиль

— Ванечка, сплетница ты наша любимая. — засмеялся Коровьев, теребя волосы друга со спины, тот зажмурился и улыбнулся. — Но не согласиться не могу.

И вот, четверо уже переминались с ноги на ногу у двери, дожидаясь ключа в скважине.

— Привет, ребята.

— Привет. — мило улыбнулась девушка, заполнившая всю квартиру своими приторными духами.

— Вика, это Коровьев, Булгаков, Базаров и мой лучший друг — Ваня Есенин. Ребята, это Вика.

Поочередно юноши подошли к девушке и в ответ на ее попытку обняться просто молча пожали руку. Каждый молча улыбался, понимая, что выразить Чехову сразу свои эмоции от пустых глаз возлюбленной товарища они не могли.

— Вика, ты какой чай пьешь? — улыбнулся Коровьев, привычно занявший позицию общей мамы.

— Черный.

— Чехов, я обратился к даме, но спасибо.

— Чехов? Ты же вроде Кариотский.

— Это все прозвища. Есенин, к примеру, Хеттский на самом деле.

— А меня бы вы как назвали? — захлопала глазами Вика, передавая парню свою куртку.

— Сонечка Мармеладова. — тихо пробормотал Ваня на ухо Саше, тот повернулся к нему лицом, а к паре спиной, и молча засмеялся, давая «пять» другу.

Разглядывая девушку, компания перебралась на кухню. Есенин с Булгаковым, как в старые добрые, сели на подоконник, обхватив друг друга за плечи. Коровьев занял кресло, посадив двух котов на колени, Базаров опустился на стул, а пара оказалась на освободившемся диване.

Диалог не завязался сразу, ведь парни не понимали, как себя вести с такого рода девушкой. Она же точно на что-то обидится, а потом бросит Женю, так ничего и не сказав. Молчать нельзя, разговаривать лучше тоже не стоит, но что-то делать придется. Радовало, что Чехов четко ограничил время этого разговора.

— Не, шутка про Мармеладову гениальная была, конечно. Жалко, правда, что Соне такая судьба досталась, девушка примерная… А Вика, гляди, уже пятый раз губы красит. — шептал тихо Булгаков.

— Не нуди, а то попрошу у нее помаду и нарисую тебе на лбу овцу. — щелкнул его по ноге Есенин.

Коровьев, наверное, единственный мог скрывать неприязнь за приятной улыбкой и манерами. И пока остальные молчали, Женя с Викой нашли собеседника именно в лице музыканта, который не раз поворачивался к Ване, светя в глазах словом «помоги». И Ваня помог. Хотя бы попытался.

— Вика, а Достоевский мертв?

Парни все шумно выдохнули, Чехов уперся подбородком в руку, прожигая друга глазами, Коровьев поджал губы. Все знали правильный ответ, все знали, что девушка его не даст. Та поджала губки, улыбаясь, оглядела комнату, зарделась и, держась за плечо своего парня, пробормотала.

— Наверное?

Ваня соскочил с подоконника, потянул Сашу за собой за руку с громким:

— Ну, вы болтайте, мы курить.

Булгаков посмотрел на других взглядом победителя и захлопнул двери балкона в комнате Вани и Жени. Одна секунда молчания, и оба товарища разорвались в клочья смехом, схватились за подоконник, Есенин сел в угол и заткнул рот кулаком, ведь взвизгнул слишком громко. Они не могли прямо объяснить, что конкретно заставило смех биться в оковах грудной клетки, однако понятно то было и без слов.

— Да, Саша… Это жесть… Почему Чехов влюбляется лишь в пустышек? Ты слышал, как она засмеялась после того, как Коровьев спросил про ВУЗ?

— За счет родителей живет! У мажоров тут секта? Они там познакомились? — Булгаков скатился вниз и оказался напротив Есенина. — Одна осталась. Напополам? — он проглотил дым и передал сигарету другу.

Солнце будто присело рядом, осветив всю тишину между Ваней и Сашей. Молчание взлетало вместе с пылью, мелькало перед глазами и остывало в волосах. Булгаков и Есенин просто молча смотрели на друг друга. Пробегала вся жизнь, даже моменты, про которые оба решили забыть, даже драки, даже ссоры. Сашка, смотря в эти веселые голубые глаза, контрастирующие с рыжими локонами, снова почувствовал себя слабым и восхищенным мальчишкой. А может, таким и оставался? Ваня откинул голову назад, но также смотрел на друга. Наверное, в этом дыхании и пряталась та искренность, за которую в обществе мужчин бы наругали. Но эта квартира, вроде бы находящаяся в центре, казалась самым отдаленным кусочком звезды, парящим во вселенной, сюда никогда никто и не заглянет, здесь будет жить солнце и дружба.

— Одной мы крови, Сань. — Есенин скинул окурок в пепельницу. — Ты же поймешь, если что-то пойдет не так? — он поднял фарфоровое лицо, лишенное даже тени смеха, звучавшего раньше.

Булгаков не стал спрашивать, он и так все прекрасно знал.

— Я уже все понял, Вань.

— Если все зайдет слишком далеко, ты увидишь?

— Увижу. — Булгаков поднялся, подал руку Есенину и молча посмотрел в окно на освещенный бульвар. — Я очень сильно люблю тебя.

— И я тебя, Саш. Идем назад. — грустно улыбнувшись, рыжий открыл дверь балкона.

Состояние диалога не изменилось, все такой же наигранно добрый Коровьев и печальный Базаров, уткнувшийся в свои мысли. Слава богу, девушка уже собиралась покидать квартиру и вылетать, как птичка, в жестокий внешний мир. Не дождавшись теплых объятий от друзей парня, она выбежала из квартиры.

— Ну? Как вам она? — улыбаясь, произнес румяный Чехов.

— Скажем честно. Такое себе.

— Соня Мармеладова. — хихикнул Булгаков.

— Вы чего? Вика — прекрасная девушка.

— Да мы все понимаем, Женя, но любовь затмила тебе голову. У нее нет амбиций, она ничего не хочет делать и не знает, жив ли Достоевский.

— А он, между прочим, ее написал! — поднял палец Есенин, толкая локтем Сашу.

— Помолчите вы оба. Чехов, подумай, пожалуйста, нужно ли тебе такое будущее. — лояльно прервал их Базаров.

Женя молча кивнул, пробормотал «я вас понял» и ушел в свою комнату, наклонив вниз тяжелую голову. Ваня постарался заскочить за ним, но Коровьев оттащил, прислонив палец к губам. До самого вечера компании пришлось, поджав ноги, сидеть на кухне за десятой чашкой чая и смотреть в окна или друг на друга. Сказать никто ничего не мог, но общая идея ветром неслась в головах — мы сделали правильное решение, лучше прямо высказать мысли, чем подставлять друга на верную гибель. Стемнело. В комнате Чехова и Есенина потух свет. Саша заснул на подоконнике, Базаров поплелся чистить лягушку в свою комнату, Коровьев с Есениным молча направились курить. В этих десяти минутах не было такой чуткости, как между Сашей и Ваней, но сияло настоящее понимание и уважение.

— Спокойной ночи, брат.

Адам хлопнул по руке друга и статно направился в свою спальню. Ваня остался один. Тишина врезалась в уши, передавила горло, как туго завязанный шарф, в голове заструились горные речки тревоги, повалили водопады страха и боли.