…давным-давно, кажется, в прошлую пятницу… - Ян Томаш Гросс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
То есть он подчеркивал, что по маме ты не еврей?
Именно. Да. Во всяком случае, я воспринимал это как своего рода дистанцирование по отношению к еврейским корням.
Или прививание себя к польским.
Именно.
Ты сказал, что был крещен. Вы ходили в костел?
Только с домработницей. На площади Спасителя. Это не было окружено тайной. Отец к религии относился как человек эпохи Просвещения. Считал, что это суеверие, но ставил рождественскую елку, и праздники мы отмечали.
И облатка в Сочельник была?
Конечно.
И яичко на Пасху?
С Пасхой, кажется, дело обстояло немного хуже, но бабушка пекла вкуснейший мазурек.
А что касается таинств?
Все ограничилось крестинами.
В школе, когда у других детей было первое причастие, — ты не переживал?
Первые годы я учился в школе Общества друзей детей на Мокотовской, там не было уроков Закона Божьего. Впрочем, и в школе, и во дворе я был задирой, и никто особенно мне не докучал.
Вы играли в войну?
Окопы, перестрелки, баррикады, бои… Несколько раз мне хорошенько разбили камнем голову, пришлось ехать в больницу зашивать. Условия для подобных игр были идеальными: с одной стороны, руины, с другой — стройки.
Ты смотрел «Четыре танкиста и собака»?
Что-то — наверняка, но я уже немного перерос этот фильм. Впрочем, автор сценария сериала, полковник Януш Пшимановский, позже удивительным образом возник в моей жизни. А точнее, женщина, которая спустя много лет после войны стала его женой и которую звали Мария Гулевич, знакомая родителей. Во время войны она была секретарем и курьером Станислава Миколайчика, премьер-министра правительства в изгнании. После войны Миколайчик вернулся в Польшу, но в 1947 году, опасаясь ареста, бежал на Запад (кажется, до сих пор неизвестно, каким образом американцы организовали его побег). Гулевич последовала за ним по оккупационным тропам, через «зеленую границу», но где-то в Словакии попалась и потом, во время следствия, подвергалась страшным пыткам. Мой отец был ее адвокатом.
Почему я об этом заговорил? Потому что однажды Гулевич чуть не заработала инфаркт: она шла через наш двор, а из соседнего подъезда вышел Адам Хумер, чиновник госбезопасности, который ее в свое время допрашивал, жуткая сволочь. Конечно, тогда я об этом понятия не имел. Хумера я знал как отца Витека — симпатичного мальчика, моего соседа и приятеля. Помню, как однажды во дворе какой-то парень постарше пихнул или ударил Витека — обычный эпизод дворовой жизни, но его отец, очевидно увидевший это в окно, выбежал из подъезда и, развив фантастическую скорость, догнал обидчика. Чуть ухо тому не оторвал. Это естественно, ко-гда отец защищает своего ребенка, но, должен признаться, жестокость сей сцены произвела на меня впечатление. Так что ничего удивительного, если Гулевич, увидев Хумера в нашем дворе, чуть не упала замертво.
Ты сказал, что Пшимановский еще появится на твоем пути.
Когда позже, в гимназии, мы создавали с Адамом Михником Клуб искателей противоречий, Пшимановский пригласил нас к себе — наверное, как раз через Гулевич, тогда уже ставшую его женой. Деталей разговора я не помню, но нам с Адамом показалось, что он словно бы хочет взять нас под свое крыло, а мы к этому совершенно не стремились.
Глава II. Клуб искателей противоречий
«Историю, полную белых пятен, мы воспринимали в категориях детективно-криминальной загадки, которая требовала решения»
Где ты познакомился с Адамом Михником[40]?
Мы познакомились в средней школе, когда я пошел в восьмой класс лицея имени Стефана Батория. Адам уже там учился в девятом классе — он на год старше меня.
Знаешь, вся эта наша среда представляла собой группу молодежи с разницей в один-два года — учеников нескольких варшавских школ. И еще один важный момент, своего рода «ключ доступа», который у многих из нас имелся, — у меня как раз его не было, в отличие от, например, Адама, Олека Перского[41], Севека Блумштайна[42], Мирека Савицкого[43], Марты Петрусевич[44], Анджея Северина[45] и, кажется, Кшиштофа Михальского[46]: это были вальтеровцы[47], скаутская дружина, которую основал и которой руководил Яцек Куронь[48]. Они (или, скорее, те из нас, о ком я говорю) были последней, самой младшей группой, еще успевшей попасть в отряд, — вальтеровцев разогнали в 1961 году, но приятельские и дружеские связи, конечно, сохранились.
Ты не хотел записаться в скаутский отряд?
Нет, я как-то вообще ни в какие организации не стремился, хотя это была классная среда, очень классная. Но не мне рассказывать, кем были вальтеровцы, потому что я был знаком всего с несколькими и тогда, когда все уже, в сущности, закончилось. Я еще успел собственными глазами увидеть этос этой среды в действии — феноменальную преданность общественной работе. Как-то я навещал в летнем лагере Олека, Севека и Мирека, которые были там воспитателями. Руководителем был, кажется, Фелек Куронь, младший брат Яцека.
Слушай, к концу дня, когда дети укладывались спать, эти парни выглядели полумертвыми. Голос сорван, но они еще садились и обсуждали планы на завтрашний день, потом заваливались спать, а утром все сначала — не знаю, каким чудом, но они в том же темпе начинали очередной день. Такого количества энергии, отдаваемой другим людям — ради того, чтобы сделать каникулы этих детей потрясающими, я нигде больше не встречал. Думаю, подобные настроения и подобный драйв были характерны для эпохи первой «Солидарности».
Подожди, до времен «Солидарности» мы еще дойдем. Пока что у нас начало шестидесятых.
Вот именно — возвращаясь к нашей среде… Мне немного неловко, потому что это должен сказать кто-то другой, а не человек изнутри, но мы были потрясающей молодежью. Случаются иногда в истории общества такие чудеса. В результате некоего таинственного стечения обстоятельств в одной точке вдруг обнаруживается сгусток талантов.
Может, мудрая природа попыталась компенсировать демографические потери военных лет… Ведь об этом поколении, достигшем зрелости к середине шестидесятых (то есть родившемся сразу после войны), заговорили по всей Европе и в Соединенных Штатах. Не углубляясь в метафизику, это можно просто проследить, глядя на «наши», так сказать, взрослые биографии (боже мой, в 2018 году отмечается пятидесятилетие мартовских событий, полвека — какие же мы старые… ну, чтобы никого не
