Дневник путешествия Ибрахим-бека - Зайн ал-Абилин Марагаи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вошла мать и спросила:
— Сынок, где ты сегодня обедал? Я тебя весь день прождала.
— Матушка, — ответил Ибрахим, — я ничего, не ел, но мое сердце так полно, что не ешь я десять дней, и то не почувствовал бы голода.
Лишь сам Ибрахим-бек знал, как велика была его радость в тот вечер.
На следующее утро, совершив поскорее обычные обряды, он вышел из дома с мыслью встретить кого-нибудь из своих друзей и побеседовать с ним о вчерашнем письме хаджи Карима, чтобы и на сегодня продлить свое удовольствие; ведь рассказать об удовольствии — это значит хоть наполовину испытать его снова.
Случилось так, что он никого не встретил и решил поискать хаджи Карима. Но сколько он ни ходил из одной кофейни в другую, нигде не мог его найти. Со своей стороны хаджи Карим Исфахани хорошо понимал, что номер его удался и что Ибрахим будет искать его. Поэтому в этот день ради скорейшего достижения цели он не выходил из дома.
Бедному Ибрахим-беку за весь день не удалось найти ни одного сочувствующего, с которым он мог бы поделиться переполнявшей его радостью.
Волей-неволей пришлось ему к вечеру вернуться домой. После намаза и ужина он еще немного почитал, а на следующий день, выйдя из дома, он, по своему обыкновению, сразу направился в большую кофейню на площади Мухаммад Али-шаха.
Было около полудня, когда появился прятавшийся хаджи Карим и увидел, что Ибрахим-бек сидит один. Словно бы не заметив его, хаджи хотел пройти мимо, но Ибрахим-бек в крайней поспешности позвал:
— Хаджи, хаджи!
Хаджи Карим, почувствовав, что случай ему благоприятствует, обернулся и поздоровался с Ибрахим-беком.
— Дорогой хаджи, куда же вы идете? — спросил Ибрахим-бек.
— Да вот здесь неподалеку у меня одно дело.
— Сделайте милость, посидите со мной, выпьем кофе.
— Никак не могу, нужно идти.
— Что за спешка, баба,[47] присядьте пожалуйста!
— Право, не могу.
— Дорогой хаджи, я отлично знаю, что у вас нет ни магазина, ни должности, ни службы, так что это за уловки?
— Вы справедливо изволили заметить, что у меня нет определенных занятий, однако есть одна причина, которая поважнее всего.
Тогда Ибрахим-бек, удерживая хаджи за полу кафтана, стал просить:
— Присядьте же, скажите, что это за причина?
— Дело в том, что я задолжал одному неотесанному арабу, а мне в свою очередь должен другой человек, и он обещал мне отдать деньги в начале следующего месяца. Вышло так, что я свой долг должен вернуть сегодня к вечеру, а денег-то и нет. Араб где-то здесь поблизости от этой кофейни, и раз денег при мне нет, я боюсь, что этот проклятый, увидев меня, начнет посреди улицы браниться и требовать долг. И вам будет неловко, и я опозорюсь. На улице, куда ни шло, можно еще замешаться в толпе торговцев, но здесь такой возможности нет. Стоит ему только войти сюда, он увидит меня еще издали, и тогда, уноси ты мои ноги — быть скандалу!
— И что же, ваш долг велик? — поинтересовался Ибрахим-бек.
— Да не очень, всего пятнадцать лир.
— Наличных при мне нет, но господь милостив, посидите.
Хаджи наконец сел. Ибрахим-бек подозвал хозяина кофейни и попросил у него перо. Затем он вынул из кармана чековую книжку, что-то написал и протянул бумагу хаджи.
— Вот чек на пятнадцать лир. Получите их в банке, когда пожелаете. А теперь выпейте кофе, а то он остынет. Когда вернут вам долг, вы принесете мне деньги.
— Ваша милость велика! Поистине, вы вырвали меня из когтей этого бесчеловечного араба. Сейчас я вам напишу расписку. Даст бог, дней через двадцать я получу деньги и верну вам. Если не все сразу, то хоть в рассрочку, по пяти лир.
— К чему еще расписка? Достаточно вашего слова. Лучше поговорим немного. Скажите, вчерашнее письмо при вас?
— Да.
— Дайте его мне, — попросил Ибрахим-бек, — я еще раз почитаю. Уж очень приятное содержание. Всякие проходимцы и негодяи плетут ложь и, не стыдясь, говорят, что и консулы, и даже простые иностранные подданные всё, что хотят, то и творят в Иране. Будто нет на них управы. Эй, негодные, придите и прочтите своими незрячими глазами эту бумагу, которую мусульманин прислал своему единоверцу из Тегерана!
Хаджи Карим вынул письмо из-за пазухи и подал его Ибрахим-беку.
— Здесь нет никаких секретов? — спросил Ибрахим-бек.
— Если б и были, я не стал бы от вас утаивать.
Ибрахим принялся читать письмо. Читая, он то и дело тихо восклицал: «Да благословит тебя бог! Да стану я жертвой за тебя!».
С большим волнением он несколько раз перечитал письмо, и все ему было мало.
— Хаджи Карим, — сказал он, — дайте мне это письмо на несколько дней.
Хаджи, боясь, что его плутни раскроются, ответил:
— Если бы в нем не было упоминания о жене и детях, я не возражал бы. Но так — вы сами понимаете, не подобает отдавать письмо.
Взяв письмо, он попрощался и поспешно вышел. Так он смог заплатить за квартиру и освободился от забот.
Из этого рассказа легко судить, какой степени достигало патриотическое рвение Ибрахим-бека. Этот пылкий юноша с тех пор, как помнил себя, никогда не употреблял слово «Александрия» только потому, что оно ассоциировалось у него с походом Александра на Иран, во время которого были разрушены города, пал город Истахр — древняя столица Ирана и был убит Дарий.[48] В случае надобности он называл Александрию Египетским портом.
Таковы немногие примеры, показывающие патриотизм и благородный пыл Ибрахим-бека.
Не приходится скрывать, однако, что некоторые близорукие люди относили эти чувства на счет его невежества и тупого фанатизма. Но это не так. Мой дорогой соотечественник, хотя и был молод, отличался умом, опытностью, проницательностью и здравым смыслом человека, умудренного жизнью; к тому же он считался одним из образованнейших людей своей эпохи. Но стоило ему услышать слово «Иран», он совершенно терял самообладание, всем его существом целиком завладевала любовь к родине. Он не переносил, если кто-нибудь дурно отзывался о предмете его любви, — и эта можно считать только положительным качеством его натуры.
Случилось так, что я уезжал из Стамбула. Через два месяца,
