Сюита для скрипофона - Мария Фомальгаут
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да какие способности, на хрена эти Шекспиры нужны кому-то! Нам бы разговорный уровень… Настюша в Лондон на каникулы едет…
– Всё, всё в порядке, – кивает врач, – говорю вам, на ранней стадии схватили, чисто все вырезали… Все бы так вовремя приходили, глядишь, не умирали бы люди… а то припрется, когда там опухоль уже все изнутри подчистую сожрала…
Вздрагиваю.
– Вы-то чего вздрагиваете, у вас нормально все… этому вашему спасибо скажите…
Кивает в сторону английского языка. Вспоминаю слова секретарши, как-то не к месту и не ко времени:
А вы что хотите… вы изучаете английский язык, он изучает вас…
Стук повторяется.
Нет, это не стук. Грохот. Так бывает, когда в дверь стучат ногами, да не просто стучат – пытаются сломать…
Вспоминаю, где у нас тревожная кнопка, нигде у нас тревожная кнопка, мы же умные, мы же на охране экономим, мы же думаем, сами кого хочешь одной левой зашибем, даром, что пять раз отжаться не можем…
Снова грохот.
Делать нечего, подхожу к двери.
– Кто там?
– Открывай живо!
Неизвестный добавляет несколько слов, которые говорить нельзя.
– А вам чего?
– Живо давай открывай!
Снова грохот. Открываю, пока этот кто-то не вышиб дверь. Смотрю на здоровенного детину с окладистой бородой, думаю, сколько я продержусь против него. Нисколько.
– Глухой, что ли, я те стучу, а ты…
– А вы кто?
– Не узнал, что ли?
– Н-нет.
– Вот так, в резюме он пишет, знаю, знаю, а так, в лицо, значит, нет…
Спохватываюсь.
– Узнал.
– То-то же… – Русский Язык кладет на диван что-то обмякшее, лежащее на его плече, – вот… спасать его надо.
Смотрю. Не верю себе.
– Но…
– Умирает, чего но…
– Да как умирает, я этих вон учу-учу… – показываю на вывеску, курсы английского, недорого…
– Чему ты учишь? Чему ты их, блин, учишь? Здрассьте-до-свидания-дайте-мне-один-билет-до-Лондона… Они у тебя хоть книжки-то читают?
– Где им…
– А ко мне-то чего, это в Лондон куда-нибудь надо…
– Чего в Лондон, можно подумать, в Лондоне сейчас много читают… Можно подумать, знает его там кто-то… привет-пока-как-дела…
Смотрю на то, что лежит на диване, бледное, эфирное, бестелесное.
Хватаю с полки первую попавшуюся книгу, открываю…
Humpty Dumpty sat on a wall,Humpty Dumpty had a great fall…
Что-то бестелесное пожимает мою руку, крепко, сильно, сердечно…
2016 г.Кольцевая
– Ну что… асфальт дробить умеем?
Честно отвечаю:
– Нет.
– Это хорошо, что честно сказал… а то прискачет такой орел, я и то могу, и это могу, а как до работы пойдет, так и хвост поджимает…
Молчу.
– Чего скис-то… научим, не впервой.
Догадываюсь:
– Это отбойным молотком стучать?
– Им самым, дыр-дыр-дыр, дыр-дыр-дыр…
– Голова заболит…
– А ты как хотел, на работе всегда голова болит… голова не болела бы, так не платили бы столько.
Наконец, спрашиваю:
– Сколько?
Дядька называет сумму.
– Вау…
– А ты чего хотел, хозяин у нас щедрый, не чета некоторым… Ну пошли…
Идем в рассветный туман, где-то пробивается сонное чириканье, гулкое мм-у-у-у-у, где-то шуршат шины.
– Ну что… вот здесь долбить будем.
Дядька идет к полотну шоссе, ставит знак дорожных работ.
– Ну давай… вот так молоток держишь… теперь долби… давай… потихонечку… да чего ты боишься его, не сожрет он тебя, чего ты в самом деле?
Хочу отшутиться, а вдруг сожрет, не отшучиваюсь.
Голову пронзает грохот молотка, спрашиваю себя, почему у дятла голова не болит…
Палит солнце.
Клубится пыль по дороге.
– Устал?
– Есть маленько.
– А то давай отдохнём. Время есть еще.
– Сколько?
– Да вся жизнь.
– Я серьезно.
– И я серьезно. Куда торопиться-то…
Вечереет.
Смотрю на дорогу, вернее, на то, что от неё осталось, глубокий поперечный провал делит дорогу надвое.
– Это зачем? Трубу будем прокладывать?
– Увидишь… отдыхай пока…
Отдыхаю пока. Смотрю на вереницу машин, которые так и стоят, так и ждут незнамо чего. Не нравится мне, как они на меня смотрят, не нравится, отворачиваюсь, ухожу к холмам, с вершин которых видны окрестности, хоть посмотрю, где мы находимся, пока туман не выпал…
Оглядываюсь.
Не верю себе, с ума я сошел, что ли…
Очень похоже.
Нет, не сошел с ума, всё так и есть, длинное шоссе, замкнутое в кольцо, вереница машин, насколько хватает глаз, и вдоль дороги – города, города, города, сходу и не поймешь, то ли это разные города, то ли один и тот же город. Нет, вроде один и тот же, начинается на самом горизонте, поднимается из пепла, растет – и снова падает, разрушенный войной.
– Любуешься?
– Это чего?
– Кольцевая, чего… замкнулась, вишь…
– Вижу.
– Вот так и крутятся… Свергнут кого, потом опять поставят, только-только города отстроят, и опять по новой бомбы на город бросать…
Молчу. Не верю. Не понимаю.
– Отдохнул?
– Вроде да.
– Вот и молодца, давай дальше работать.
Спрашиваю еще раз:
– Трубу прокладывать будем?
– Да нет, тут не трубу, тут другое…
Спускаемся с холма, уже почти темнеет, светлой остается только дорога в сиянии фар.
Ждут автомобили.
Ждут люди за рулем.
Ждут.
– Ну, давай… хватайся с той стороны.
Дядька хватается за край шоссе. Хватаюсь за асфальт, не понимаю, что мы будем делать.
– Тяни… потихонечку.
Тяну – дорога поддается удивительно легко, несу её, как легкую скатерть, сам пугаюсь этой легкости.
– Ты тише там, не урони… выпустишь, не поймаешь потом…
– Держу, держу.
– Все вы так говорите, а потом как отпустит, потом ищи-свищи…
Не отпускаю. Тяну полотно шоссе дальше и дальше в темноту ночи.
Чуть погодя понимаю, что дорога кажется легкой только сначала, – чем дальше, тем труднее волочить, останавливаюсь, перевожу дух, дядька терпеливо ждет меня, приговаривает что-то, что легче бы без остановок дойти…
Хочу спросить, до чего дойти, тут же вижу, отрезок дороги далеко впереди, шоссе уходит вдаль, к парящим в небе мегаполисам на горизонте, к чему-то легкому, полупрозрачному, космическому…
– Вот туда и тащим… это продолжение дороги нашей, – кивает дядька.
– Понял… а… а кто нашу дорогу замкнул?
– А черт его знает…
– Может, сама?
– Может… ну давай… присоединяй осторожно…
– Пришить, может? Или еще чем скрепить?
– Не боись, сама прирастет… вот так…
Прикладываю дорогу, смотрю, как она притягивается к полотну будущего.
– Ну, вот теперь…
Дядька не договаривает, слышу оглушительный вой сирен, как кажется – со всех сторон.
– Началось, – шепчет дядька, добавляет несколько слов, которые говорить нельзя.
– Что началось?
– Да что, известно что… – дядька отчаянно машет рукой все еще неподвижным машинам, – э-э-эй, сюда давайте! Живо! Путь открыт, м-м-мать вашу!
Кто-то замечает дорогу, кто-то давит на газ, две, три, четыре машины едут вперед…
Надрывается сирена.
Дядька орет:
– Живее!
Добавляет еще пару словечек, которые говорить нельзя.
Что-то происходит, что-то опускается с неба, какие-то тени, какие-то всполохи, не двигаться, вы окружены, всем оставаться на местах… Кто-то хватает меня, сбивает с ног, катимся с кем-то по склону холма…
– Вы… вы чего?
– Чего-чего, сейчас бы арестовали нас на хрен…
– К-кто бы арестовал?
– Кто, эти, кто… дорогу-то мы им раскурочили, вот они и злые как черти…
– А что, нельзя было раскура… раскурочивать?
– Нельзя, конечно… они дорогу замыкали-замыкали, мы тут напортили все…
– А нам чего теперь будет?
– Ничего не будет, не боись, не увидят нас… Ох, забегали-забегали, замаются сейчас петлю-то снова запетливать…
– З-зачем… запетливать?
– Зачем-зачем, чтобы в будущее не пустить, что непонятно-то…
– А зачем в будущее не пустить?
– А это ты у них спроси… чш, куда поперся-то, так и бошку с тебя снимут…
Прячусь в кустах, смотрю, как эти сверху снова разрывают дорогу, снова тащат шоссе назад, замыкают в петлю.
Успеваю заметить и еще кое-что.
А дядька заметить не успевает, сжимает мое плечо:
– Сколько их было? А?
– Десять… не, вру. Двенадцать.
– Отлично. Проскочили.
Говорю зачем-то, сам не знаю, зачем:
– Трое на машине, трое на велике ехали, один пешком…
Ладно, ладно, неважно… ехали медведи… на велосипеде…
Смотрю туда, где только что было продолжение трассы – дорога тает в тумане, исчезает.
– Черт…
– Ничего… всегда так бывает… человек десять перейдет, и хорош…
Дядька разливает чай.
Смотрю на календарь на стене, не понимаю.
– Чего-то с календарем у вас…
– А чего?
– Две тыщи двадцать восьмой.
– Ну, что ты хочешь, сколько лет прошло…
