Жизнь, смерть и возрождение - Иван Александрович Карышев

Я как нарочно была в полном сознании; сколько сил нахлынуло. И я твердо, громко каялась. Я каялась, что я дурная мать, потому что не могла уберечь детей от дурного влияния, веря в чистоту и доброту девушки. Я каялась, что я дурная жена, потому что не умела уберечь своего мужа увлечься другой. Что я плохая христианка, потому что часто, чтобы уберечь для семьи, для мужа, известное положение, должна была христианские обязанности менять на светские. Что грехи мои тяжкие и что я мучаюсь за них!

И видела я умиленные слезы на глазах священника, и видела я его непритворную печаль. Он размышлял: «Неужели это чистая душа так рано угаснет?» О! Как невыносимо тошно мне все это!!.. Не могу больше, завтра!!..

Таня. ― Она ушла, храни ее Господь! И долго ли это она будет и себя, и нас казнить. Если бы вы видели ее сердечную, ка она мечется из угла в угол. Утомила она все мои чувства, Бог с ней. Пойду, храни вас Господь, до конца потерпим, авось скоро.

Август 22-го 1899 года

Мир вам! Вот и я, Таня, Мария уже давно в вас. Она уже с самого утра сидит здесь и ждет. Она говорит: «Знаешь что? Я не могу через два или три дня говорить. Этим я только и вас и себя томлю».

― Как, ― говорю я ей, ― через два дня? Ведь, вчера говорили и каждый день говорим.

― Ну, не обманывай, я чувствую, что два дня уже прошло.

В. ― Повторила она тебе, что мы каждый день ее слушаем?

О. ― Нет, не верит, ей от тоски кажется долго. Ну, звать ее что ли? И что нынче будет, должно умереть, уж, ведь, пора, Бог с ней. Ну зову.

Мария. ― Мир вам! Я Мария. Надо все вам досказать, только вы уж очень тихо пишите.

В. ― Нет, не мы тихо пишем, а это твои мысли слишком быстро бегут; ты забыла, что у нас на Земле есть время.

О. ― Да, это правда; время! время! Вот у нас, слава Богу, нет его, а то если время ― не вынести всех мучений.

В. ― Успокоилась ли ты хоть немного?

О. ― Постой, постой, еще нет. Ну, вот, друзья, я приобщилась; и вы думаете, что поперхнулась или захлебнулась причастием; нет! Представьте себе, я проглотила его, а как ― это один Бог знает.

Как только я причастилась, силы оставили меня. По всему телу будто молния прошла и странная таска напала. Я уж плохо сознавала, что со мной. Но таску помню, ибо она была такая, что я места себе не находила. Я стала метаться. Грудь жгло, а дыхания не было. Я силилась вздохнуть, но не могла и потеряла сознание. Сколько, не знаю, прошло времени до тех пор, как я очнулась. Когда я очнулась, я не чувствовала больше никакой боли; и тоска прошла. Я открыла глаза, и каково же было мое удивление; я вижу, что стою на ногах у кровати, а кругом какие-то люди и что-то делают, но мне не видать что.

― «Что это значит? ― думаю себе, ― почему я встала? Выздоровела, что ли? Просто чудо! Что такое? И такая легкость!»

Я оглядела комнату и вижу такую картину: муж сидит, голову положил на стол и рыдает; дети стоят кругом него, обнимают его и тоже в голос плачут. «Что случилось?» ― меня все это очень поразило. А в особенности рыдания мужа. Я никогда не видела, чтобы он плакал. И так стало мне жаль его:

«Я слишком далеко с ним зашла, ― думаю себе, ― надо успокоить их; я, ведь, теперь здорова».

Я бросилась к нему. Но вдруг, кто-то хватил за руку. Я оглянулась и обомлела: предо мной стоял светлый, прекрасный юноша; большие, кроткие, чистые, голубые глаза Ольги смотрели на меня. Да, это ее глаза; и я содрогнулась.

― Кто ты, что тебе? ― и что-то смутное пронеслось у меня в голове и сердце сжалось.

― Я твой Хранитель. ― Да, это он! Я вспомнила, что когда еще ребенком выходила из тела, ка он меня ласкал, как любил и учил. Но потом, когда я подросла, я почти никогда не выходила из тела во время сна. Во-первых, незачем выслушивать неприятные вещи; а потом в времени нет, я прямо ложилась и от усталости засыпала или не спала, мечтая о разных приятных вещах. Зачем же, думаю себе, теперь я вышла из тела? О! вот почему я так не любила Ольгиных глаз! Они похожи на глаза моего Ангела-хранителя и были для меня укором всей моей жизни.

― Зачем держишь ты меня, ― спрашиваю его, ― и что все это значит?

― Успокойся, ты все покончила со своим телом и тебе нельзя ни до кого дотрагиваться.

Кто поймет тот ужас, который охватил меня?

― Как! Все кончено? Неправда, я жива! Я войду в тело! Это он пугает меня!.. вздор!.. Кто оторвет меня от моего тела?.. где оно?

Я бросилась к телу и увидела, что его одевают в белое платье, в котором я всегда приобщалась; но Хранитель опять взял меня за руку, а тело прикрыл своим крылом. Крик ужаса и негодования вырвался из моей груди.

― Пусти! ― кричу я ему, и я стала страшно метаться, рваться, и меня поражало, что никто не обращает на нас внимания; как будто нас не было. О! это ужасно, это такой ужас! такое отчаяние!

Мы долго так боролись. Его слов я не слушала. Я все кричала и металась. Я видела, как тело мое понесли. Я видела, как его клали на стол, и леденящий ужас охватил меня.

Я ясно и отчетливо чувствовала это тело; я чувствовала каждое малейшее прикосновение чужих рук к нему. Мне неловко и больно было лежать на столе, я будто хочу поправиться, и вдруг мне говорят ― я умерла.

― Ложь! Низкая ложь, ― кричу я, что есть силы.

О! когда вы умрете, старайтесь как можно меньше смотреть на свое умершее тело. Лучше совсем на него не смотрите, а то ваши флюиды еще смешаны с ним и вы во второй раз можете испытать ощущение смерти. Да, это очень, очень странное чувство.

Вдруг я увидела, что комната стала наполняться людьми. В своем смятении я почти никого не узнавала. Господи, как