Жизнь, смерть и возрождение - Иван Александрович Карышев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не гоните меня и позвольте все, все сказать, пусть неинтересно вам, ― но я, ради Бога, прошу. Если бы вы видели, какие кровавые слезы текут из глаз моих; сколько тоски и горя в них и может с моими слезами все, все это выльется и многим станет легче.
Таня. ― Она ушла. Ну что, видите, какая она несчастная?
В. ― Ты устала Таня?
О. ― Я не устала, но она очень волнуется, и мне жаль стало ее. Пусть отдохнет, сердечная. Потом, в другой раз, легче ей будет. Ну, пойду и я.
Августа 20-го дня 1899
Мир вам. Это я ― Мария. Простите, пока не выскажусь, не успокоюсь, это я уже чувствую.
Видно Господь ссудил мне все высказать, сложить с себя это ужасное бремя на Земле. Здесь набрала его, здесь и сложить его надо.
В прошлый раз я сказала вам, что приехал граф; ну, этот граф имел большое значение. Он как будто не замечал меня, а между тем каждый день встречались то у одних, то у других знакомых и так все дело шло, а меня это уже начало бесить и волновать.
Никогда я так много не думала о себе, о своих нарядах, а тут устраивались разные увеселения и даже живые картины.
Вы конечно, знаете, что это за картины. Большею частью они делаются для бедных. Ну, что же, чем не доброе дело принести свою красоту на пользу низшей братии. Сыта ли они от того будут, это вопрос другой; но хлопотать на надо.
И вот я готовилась выступать в одной такой картине. Это было что-то очень громкое: не то царица цветов, не то весна, а, в сущности, бессмысленный вздор. Вся я была занята своим нарядом; утром шьют, в полдень езжу к знакомым за советами или сама их другим даю, а вечером опять заседание; а в голове все граф, да граф. Два, три вежливых слова и как будто меня нет, совсем меня не замечает.
Ну, вот и вечер с картинами настал. Муж заранее сказал мне, что не поедет, что не здоров и много спешной работы. Он вообще в последнее время как будто дулся на меня и, чего никогда не было, понемногу ворчал, что много денег выходит на вздор.
Итак, я должна была выступить на показ. Мне почему-то показалось, что это очень важно; как будто от этого зависела вся моя судьба. Я оделась или, лучше сказать, разделась, потому что нужно было все показать, сколько допускало приличие. Все картина представляла из себя нечто чрезвычайно глупое. Это была какая-то золотая колесница, вся усыпанная цветами и вся в цветах и все цветы и цветы. Да, цветы очень шли ко мне и я их много истребляла. Я чувствовала отвращение к искусственным цветам и носила только живые. Стоило это очень дорого.
Вот, наконец, меня показали. Было много цветов, блеска, красоты и я знала, что вблизи сидит граф и смотрит на меня. Это-то и составляло всю сущность моего в то время существования. И действительно, долго и много раз показывали меня. Много аплодировали, и это меня не утомляло, напротив, я чувствовала в себе весь восторг толпы, и для меня это было упоение. Когда все кончилось, я пошла переодеться. Но когда я вышла из уборной, первый, кто меня встретил ― это граф с букетом дорогих и роскошных цветов.
Но что много говорить. Весь вечер он не отходил от меня, и я чувствовала, что-то новое в моем сердце, может быть, я люблю его или начинала любить ― не знаю.
Когда я ехала домой, я подумала о муже:
― «Верно, спит; тем лучше. Можно разобраться и тогда после когда-нибудь расскажу ему; а то в пылу что-нибудь и лишнее скажешь».
Но представьте мое удивление, когда я вошла домой, я нашла такую картину: муж мой сидел и с ним Ольга; она ему что-то читала. Эта мирная картина кольнула меня, но они нисколько не смутились. Эти чистые, голубые глаза поднялись на меня, и в них было столько чистоты, столько честности и простоты.
Терпеть никогда не могла я голубых глаз. Этот цвет, который всегда раздражал меня. Я всегда избегала голубого цвета, этот цвет как будто что-то напоминал мне неприятное или укорял меня. Да, это верно.
Я не знала, что делать и что сказать. Я смутилась. Ольга вышла, а муж спросил:
― Ну, весело было?
Я процедила сквозь зубы ни да, ни нет. А он говорит:
― А нам так было очень весело.
― Рада за вас, ― сказала я, и ничего не стоило так хорошо.
Как прошла ночь, не помню. Но утром, или лучше сказать, в полдень, когда я встала, меня вдруг как будто ударило что-то: «А если это Ольга отобьет моего мужа? Необходимо прилично отказать ей, и так уже муж не тот, и дети меня чуждаются. Что это за змея, которую я пригрела у себя в доме. Больше ждать глупо» ― решила я.
Я быстро оделась и пошла к детям. Скажу правду, я почти детей не видела за последние три дня; не было времени. Я вошла в классную и застала, что дочь и сын что-то пишут, а маленький сидит Ольги на коленях и с ней разбирает буквы.
Опять меня что-то кольнуло; опять нежная картина. Сурово поздоровалась я с детьми; едва кивнула головой Ольге и кинула ей:
― Мне не нравится ваша манера удить детей на коленях. Это приучать ребенка не серьезно относиться к делу.
― Но он так мал, ― сказала она смиренно, ― что не достает до стола.
― Можно устроить какой-нибудь высокий стул. Потом я еще хотела вам сказать, что вы уж очень добросовестно относитесь к своим и в особенности не к своим обязанностям, а я не люблю быть кому-нибудь обязана. За те деньги, что я даю вам, я требую только, чтобы вы занимались с детьми и немного присматривали за хозяйством, ― вот и все. А если мужу нужна будет чтица, я найду ему другую.
Опять эти голубые глаза поднялись на меня, и в них отразилась вся чистота и кротость этой святой девушки.
― Но он просил меня.
― Скажите ему в другой раз, что это не ваша обязанность.
