Старая дева (СИ) - Брэйн Даниэль

— Не тужи, сестра, — проговорила Авдотья, — матушка-барышня тебя в обиду не даст.

Степанида подняла голову, и мне показалось, что не слишком она довольна моим решением.

— Кошель? — напомнила я.

— Как в воду канул, барышня, а может, и впрямь канул, — покачал головой Лука. — Ведьму искать надо, бродит она в лесу, и Татьяну черную искать. Их это рук дело, и чует сердце, на этом они не остановятся. Мужики-то графские все речку баламутят, найдут если кошель, хоть надежды на то и мало, так принесут, а нет — так… Иван бы нашел.

— Батюшка научил меня, — сказала вдруг Степанида. — Только надо луны дождаться.

Авдотья испуганно вскрикнула и прикрыла рот рукой, я же вопросительно взглянула на Луку.

— То, баба дурная, — буркнул он, отстранившись от обнявшихся сестер. — Кто ночью на реку ходит, да еще под луну? Самое клятое время.

— Я не боюсь, — Степанида смотрела теперь на меня. Глаза у нее были огромные, темные, я бы сказала — ведьминские. Существует разница между ведьмой и знахаркой? Наверное, да, раз Лука назвал дар Ивана сродни божественному. — Только, барышня, не велите мне вам прислуживать, — попросила Степанида. — Не держите меня в доме, пустите. Я жена мужняя, а так-то как солдатка буду…

— То, баба дурная! — повторил Лука громче и намного сердитее. — Что думаешь, барышня тебе зла желает? Тебе работать надо, а ты ходишь еле! А ну Егор тебя до смерти прибьет?

У Луки были свои понятия о благе для крепостного крестьянина. Авдотья поднялась, но от сестры не отошла, и когда я поймала ее взгляд, она едва заметно помотала головой: нет, барышня, не слушайте ее. Я и не собиралась.

— Что за записка у тебя в руке, Лука?

— Так то от графа, — вспомнил он и передал мне записку. — Сорок грошей за пахоту.

— Я должна ему сорок грошей? — не поняла я, но ровные, словно каллиграфией выписанные три строчки, прочитала. Все так, как сказал Лука. И что меня не то чтобы удивило, больше позабавило: не похожие ни на кириллицу, ни на латиницу, да и вообще ни на один виденный мной алфавит буквы я влегкую разобрала, словно с детства свободно на этом языке читала.

— Он должен, барышня. Его люди поле-то наше боронят, — терпеливо пояснил Лука, — а вон еще полосу взяли. А что делать? Отдали, сами как-нибудь с нашими-то двумя полосами проживем. Нам много не надо… У графа люди-то все пришлые, своих-то у него один Епифан, а денег много… Только, барышня, еще за лошадь расчет нужен. Лошадь-то наш Федот загубил.

Я вскинула голову:

— Какая… — и вовремя проглотила совершенно неуместное в этом мире «к черту», — …лошадь, Лука, пусть вышлет немедля мне сорок монет, вот прямо сейчас поезжай за ними, а потом доктора привези. А лошадь, — я усмехнулась, найдя вдруг решение, — как ведьм изловим, там видно будет, кто ее загубил. Сколько она стоит?

— Шестьдесят грошей, барышня. Но, может, меньше. Лошаденка-то лядащая, что бы там графский приказчик ни говорил.

— А Татьяна и ведьма? Какова их цена?

Лука ахнул. Бедняга, посочувствовала ему я, сколько на тебя потрясений свалилось. Выражение его лица менялось молниеносно — изумление, испуг, восхищение. Он даже довольно прицокнул языком.

— Ох, барышня-матушка, ох, умна! — выдохнул он и опять пораженно цокнул. — Да много-то за них не дадут, но бабы рабочие. Грошей сорок… за обеих, а можно и поторговаться. Это что же, вы думаете ведьму да черную изловить да и отдать их обеих, повинных, в обмен на лошадь?

— Думаю, — даже не скрывая довольства, ответила я.

Гордилась ли я собой? Да, разумеется. Какие-то три-четыре часа я здесь, под этим синим сказочным небом, в мире, где ведьма и ее сила — реальность, где я — хозяйка четырнадцати неприкаянных душ и разоренного имения, но! Я уже нашла выход из сложившейся ситуации. И легко, как будто речь шла о чем-то для меня привычном и обыденном, решила продать человека. Двух человек. Как вещи. Чем это мне объяснить? Возможно, мышлением, очень быстро перестраивающимся под новые для него реалии. Возможно, остатками «памяти» барышни, безымянной для меня, проклятой для черной Татьяны и безраздельной хозяйки их судеб для всех остальных.

Будет отлично, мрачно подумала я, если память моего нового тела ограничится знанием языка и грамоты и некими социальными допущениями, как-то: продать ненужную вещь, если она не нужна, мешает или опасна для меня и всех остальных, нормально, даже если эта вещь — человек. В такой ситуации мне может помешать мой просвещенный гуманизм.

— Ваше дело — изловить их. — Я поднялась. — Авдотья, отведи Степаниду в комнату и смотри, чтобы она не сбежала. Лука доктора привезет. Лука?

Тот с готовностью подошел ближе. Может быть, за какие-то провинности, которые я таковыми отчего-то не сочла, он ждал порки, но обошлось.

— Сядь, расскажи, что с имением. Только подробно и без лирических отступлений.

Лука захлопал глазами.

— Подробно, но коротко, — поправилась я, в очередной раз обругав себя за речь.

— А что, барышня? — Лука был сбит с толку. — Дак все как было, так и есть. Ничего же не изменилось. Земли есть, сеять нечем. Вона, две полосы засеяли, на что грошей хватило, а взойдут али нет — одному Преблагому ведомо. Все же прочее графу отдали, и поле, и выпасы. Одна лошадь, и та старая. Корова вон у меня — так и та молока дает только на вас, барышня, да ребятенков. Анна все…

— Стой, — перебила я, вспомнив, как напомнила мне моя банщица неприятную Татьяну. — Анна родня Татьяне?

— Так… мы ж тут все какая-никакая родня, — удивился Лука, а я поморщилась — и снова напрасно спросила, да и вряд ли иначе, оттого и отдавали девушек в другие деревни замуж в старые времена, но это те, у кого деревень было много. А мне и моему батюшке, наверное, пришлось кого-то и продавать. — Да Анна баба добрая, хоть и смурная. — Он заулыбался, лицо его разгладилось, во взгляде появилась нежность, которую я никак не могла от него ожидать. — И ребят любит. Хорошая баба. Так вот она все Мурку, корову-то, водит на выпас, а сами знаете, где выпас хорош… Увидит приказчик, кричать будет. Но Анна такая, за своих-то горой. Хорошая она, барышня.

Он говорил жарко, даже рука у него дернулась, словно он хотел ударить себя кулаком в грудь в доказательство своих слов. Я решила, что Анна его жена. Где выпас, чей приказчик и почему он будет кричать — для меня пока что осталось тайной за семью печатями.

— Теперь про заклад скажи.

Лука вдруг ожесточился. Вот только что передо мной стоял добродушный заботливый староста крохотной деревеньки и правая рука хозяйки имения, простоватый мужичок, боявшийся получить плетей за недосмотр и шугающийся ведьм, и в один миг в его глазах полыхнули такие ярость и ненависть, что я с трудом удержалась, чтобы не вскрикнуть.

— Кабы не ведьмин знак, барышня, — очень отчетливо и злобно произнес Лука, — я бы, да простит меня Премудрейший, поклоны бы ему в храме отбил. Потому как один залог, второй, да и третий барин бы на игры да непотребщину спустил. Кабы не ведьмина сила, решил бы я, что Преблагой то волей своей сотворил — и вас от гибели лютой отвел, и Федота, а кошель по реке пустил. Так уж пускай мы впроголодь, но и барин тоже.

— Ты о моем брате? — уточнила я и тотчас в который раз пожалела о неосторожном замечании, потому что Лука опять воздел руки и с воплем бухнулся на колени.

— Простите дурного, матуш…

— Тихо! — рявкнула я. — Встань, лоб расшибешь, дурак. Лука? — Он посмотрел на меня как на чудо. Может, чудом я и была сегодня в его глазах? — Мы обязательно со всем справимся. Все вместе. Я, ты, Федот, Кузьма, Анна… Все. Ты мне веришь?

Конечно, нет, по взгляду это было понятно. То, что я могла говорить своему начинающему, талантливому, работящему, но уже измученному бесконечными репетициями и чередой неудач подопечному, не доходило до сознания крестьян. Крепостных крестьян. Моей собственности. Мыслили ли эти люди себя вообще людьми?

Да, я спросила, верит ли мне Лука. А могу ли я кому-нибудь верить? Ему хотя бы? Анне, Авдотье, Степаниде, Кузьме? Я одна в абсолютно чужом мне мире, и единственное мое преимущество — опыт, закалка, знание поступков людей. Умение делать деньги из воздуха. Твердый характер. Навык зубами грызть стены, если я знаю, что за ними успех.