Старая дева (СИ) - Брэйн Даниэль

Кровать была узкая, мягкая, в матрасе шуршала солома. Вот как спят барышни из старых времен — укрывшись истрепанным одеялом, на комковатых подушках, зато их много...

Я проснулась от странного ощущения — будто что-то толкнуло меня, причинив сильную боль, и тут же пропало. И, к собственному удивлению, я испытала не изумление — где я, что я, — а ужас до слез на глазах. Гроза погромыхивала вдалеке, ливень все еще шел, ветер постукивал веткой в мое окно.

А потом боль пришла снова, и я, потеряв дыхание, даже не смогла закричать. Живот словно резало наживую — полоснуло и бросило, через какое-то время — опять, и у меня наступил уже не страх — паралич.

Эта боль была мне знакома. Я испытывала ее — там, где-то, когда-то.

Там, где меня от этой боли могли спасти. Там были хирургия, асептика, скорая помощь.

Здесь я была обречена.

Глава седьмая

В промежутках между приступами я заставила себя вспоминать — как, что, на что обратить внимание, чтобы поставить себе диагноз. В медицине я понимала мало, но однажды, увидев на трассе серьезную аварию и растерявшись — больше чем на звонок в службу спасения меня не хватило, — я записалась на курсы первой помощи. Ни разу они мне не пригодились.

Что сейчас?..

Принять позу эмбриона, лечь на правый бок, подтянуть ноги к животу. Если боль ослабнет — звать на помощь… отца Петра, прочие ни к чему. Пусть хотя бы отпустит грехи и мои, и дурехи-Елизаветы. Но такое простое движение сделать было выше моих сил. Приступы участились, слезы застили мне глаза, а крикнуть я все еще не могла. Слишком больно.

Я спросила себя: боль или страх? Что меня держит? Все же: страх определенности. Приговор, второй за одни сутки, и не самая легкая новая смерть — не то, чего ты ожидаешь, когда только-только смогла принять, что жизнь твоя изменилась. И ничего больше нет, кроме вяжущей темноты, неизвестности «завтра», ветра и дождя за окном и боли, которая не отпускает, и холода, которого не должно быть. И огня.

Мир порвался на два полотна — черное, когда боли нет, и красное, когда приступ. И в какой-то миг черного я повернулась на правый бок и крикнула так, что стало еще больнее. Легкие словно разорвало, меня в тот же миг замутило, а потом все, что я ела с таким аппетитом, в мгновение ока оказалось на деревянном полу.

И мне стало легче — но ненамного.

Теперь я могла кричать, дышать и вырываться из десятков непонятно откуда взявшихся рук. Полотна трепыхались как флаги, перемешиваясь и хлопая, звучали резкие голоса — я орала, чтобы все убирались вон, чтобы перестали меня тормошить, трогать, прикладывать холодные тряпки, мне и так бесконечно холодно, будто меня нагую выгнали на мороз. Чтобы перестали пробираться в мой охваченный пламенем мозг визгами, охами, стонами и командами, чтобы я могла сгореть в этих боли и пламени уже как-нибудь, но одна, без любопытных, сочувствующих, причитающих. Но меня держали чьи-то сильные руки, вливали в рот противное как горькая слизь дерьмо — неудивительно, что я избавлялась от него без промедлений, но кто-то был упорен как танк, черт побери…

Когда все кончилось, я не знала. Я открыла глаза, не поняв сперва, где оказалась, но вспомнила сразу, не успев задать который по счету глупый вопрос. В комнате пахло приторными травами, и меня замутило от запаха, я застонала — мое тело и так было выжжено донельзя часами беспощадного приступа.

Я лежала на боку, на моем лбу была мокрая тряпка, и солнечные лучи уже пролегли на пыльном полу. Значит, день, и может, и не один миновал. Но я жива, и мне почти даже не больно.

На чьи-то шаги я дернула головой, чужая рука меня остановила, а следом мне сменили тряпку.

— Премудрейший хранит вас, барышня, — услышала я голос Авдотьи. — Воистину промысел его неисповедим! Как я к вам прибежала, а тут и Лука с доктором! А вы вся метались, я уж думала за отцом Петром слать…

— Я тоже, — выдохнула я и закрыла глаза. Что это было?

Авдотья присела на край кровати и погладила мою руку.

— Что Степанида? — спросила я. — Доктор смотрел ее?

— Смотрел, барышня. И строго велел лежать. Строго-строго, — повторила она мне как маленькой. — И вам велел лежать, а мне, как вы очнетесь, позвать его.

— Так он здесь? — вяло удивилась я. — Скажи мне… откуда слух, что Степанида от моего брата прошлый год понесла?

Мне удалось повернуться так, что я теперь Авдотью неплохо видела. Моя горничная выглядела неплохо для человека, который провел бессонную ночь, а что она не отлучалась от моей постели, я не сомневалась. Авдотья громко вдохнула, закрыла рот ладонью, а я не знала, как трактовать этот жест. Но торопить ее, лишний раз выговаривать слова я все еще была не в состоянии.

— Да простит меня Преблагой, — не отнимая руки ото рта, произнесла Авдотья. — Кому же такое в голову-то пришло, барышня, когда барин-то и был у нас в доме всего раз и заездом? А так все картежничал с его сиятельством… Все, что вы ему дали, все деньги, тогда же подчистую и проиграл. А вы — Степанида… — Она наконец убрала руку, выпрямилась. — Я уж говорю — дядя Лука, подправьте дверь, чтобы я эту бабу закрыла, а то того и гляди, побежит опять под мужнину горячую руку! Он ее смертным боем, а она ему в ноги и слезами их поливает. Ох, барышня, запереть бы ее тут да кандалы надеть, чтобы не сбежала, а Егора — в солдаты!

А она на редкость целеустремленная, подумала я. И неглупа. Понимает, кто ей союзник, хотя желание защитить сестру объяснимо. Брата продали на сторону, Степанида у нее единственная родня. «Дядя Лука», может, ей и не дядя, просто так, зовет как привычнее.

— Слушай меня, — попросила я, потому что дела не ждали. — Передай Анне все как скажу и Луке. Все припасы, что в амбаре, перенести в пустые комнаты по ту сторону дома. Поняла? Три комнаты пока хватит. В первой комнате отдельно — овощи, и все разложить так, чтобы не кучей, а рядками. Прежде чем раскладывать, посмотреть, что испорчено, что вот-вот гнить начнет, а что хорошее. Хорошее разложить, траченное на корм скоту пустить, а что вот-вот испортится — впрок наготовить. Поняла?

Авдотья кивнула.

— Дальше. Крупы пересмотреть, что мокрое — просушить, где мошка — выбросить, где хорошее и сухое — разложить в другой комнате. Пересыпать все в чистые горшки, и еще: пусть Анна посмотрит, на сколько там припасов хватает. Ежели больше, чем на месяц, то все хорошее предложить соседям. Авось для крестьян купят.

— А мы как же, барышня? — удивилась Авдотья.

— А мы на эти деньги купим припасы на новый месяц. Все равно испортятся и снова нечего будет есть. Анна вас кормила? — вспомнила я. — Как я приказала?

— Не знаю, как вы приказали, барышня, а еды сегодня было досыта, — захлопала глазами Авдотья. Я не поняла, что именно ее озадачило, но уточнять не собиралась. — Так и доктор сказал, что вам ничего нельзя, вон, каша жидкая на золотой воде. Кушать изволите?

Я поерзала головой на подушке. Мол, нет.

— Что Федот? Отлежался?

— Отлежался, барышня, уже на поле. Пахать-то надо, как без хлеба-то жить.

— Как вернется, чтобы уже было ясно, что соседям из припасов предлагать. Пусть Лука и Федот поедут, договорятся. — Что еще? Это главное, но было же что-то еще? Ах, да. — Как вернутся, пусть Лука все, что в доме есть, перепишет. И укажет, в каком что состоянии. А ты платья мои перебери и точно так же — что годно, что не годно, что можно продать еще. Поняла?

Авдотья поднялась и поклонилась. Я подумала про украшения. Есть ли они хоть какие-то у меня или братец давно пустил все по ветру? И медальон, который я видела на картине, но сейчас, после ночи борьбы с огнем и болью, он казался мне не больше чем миражом.

— Поняла, матушка. Все как есть передам. Доктора кликну, а то он ждет.

Авдотья ушла. Я вытянула ноги, даже смогла повернуться на спину. Удивительно, но мне сменили белье и убрали комнату — ни следа моих ночных страданий.

Итак, к вечеру или завтра с утра я буду хоть сколько-то понимать, чем я владею. Все, что можно сейчас продать, нужно продать и купить зерно на посев, если еще не поздно. Если окажется, что мне нужна полоса — поговорить с графом. Войдет в мое положение человек, который без малейшего смущения играет в карты с тем, кому штаны подвязывать нечем? Но есть еще Павел Юрьевич, о котором Андрей отзывался тепло… насколько может крепостной отзываться о барине. Попробовать вести дела с ним? Что я могу ему предложить?