ПРОДЮСЕР-САН, том 1: я оказался в корпорации, где меня ненавидят - Энн Санни

на подозрительного молодого парня с крашенными волосами. Тот пытался пробиться к выходу, но его настигли, и он с жалобным криком утонул в море людей. Кто-то в аудитории принялся проверять карманы, несколько человек достали мобильные и начали снимать на видео заварушку; среди них я подметил девицу с розовыми волосами, которая неприязненно смотрела на меня и что-то бубнила в камеру, снимая происходящее на сцене. Что-то хрустнуло вдалеке, и по залу пронёсся истошный мужской вопль, к которому присоединилась одна девица, другая, и через несколько мгновений помещение утонуло в воплях.

— Бежим, пока не поздно, — сказал я, дёргая Гурудзи за руку.

Прогнивший монах, совершенно игнорируя меня, подскочил к Химефу, чмокнул её в щёку и выпалил:

— Я непременно спасу тебя, о принцесса, красотой равная богине —

и ринулся бежать по сцене, увлекая меня за собой.

— Стой! — заорал охранник, вбегая на сцену. — Стой, сволочь!

Мы скрылись за кулисами, где на нас ошарашенно взирали ещё несколько продюссеров со своими подопечными, не дождавшиеся выхода на сцену. Не тратя времени на раздачу воздушных поцелуев, мы мчались мимо рядов полуоткрытых дверей, за которыми мелькала внутренняя кухня Сакура-груп: ряды блестящих нарядов, прихорашивающиеся девчонки и одинаковые, как на подбор, лысые мужики в костюмах. Один из них попытался преградить нам дорогу, но отскочил от несущегося вперёд здоровяка Гурудзи, словно кегля, впечатался в стену и опрокинул стоящую поодаль вешалку с разноцветными шляпами и париками, тут же разлетевшихся по коридору.

— На лестницу, живо! — выпалил я, бросаясь под зелёную надпись «Пожарный выход», отчего едва удержался на ногах: здоровенный монах забыл отпустить мою руку. Мы бежали несколько минут вниз по лестнице, пока наконец я не упал на кафельный пол, задыхаясь от непредвиденного спринта. Гурудзи кисло взглянул на меня, бросил и скрылся в ближайшей двери.

— Там вход в лифт, — сообщил он, вернувшись с разведки, когда я поднялся на ноги и принялся думать, как именно следует отомстить предателю. — Надеюсь, нас ещё не ищут.

Пока мы ехали на товарном лифте до первого этажа, Гурудзи сообщил, что не нашёл кошелька у себя в кармане. Я пересчитал монеты в своём: ровно на четырнадцать йен меньше, чем стоит билет на метро.

— И как мы теперь домой поедем? — спросил я, еле дыша после забега по лестнице.

— Пешком, — безмятежно ответил он. — Пешком, брат мой.

Глава 2. Звезда нижнего интернета

Мы добрались до дома в половину четвёртого утра. Всю дорогу Гурудзи причитал о разрушенных мечтах и потрясал кулаком в воздухе — мол, он им ещё покажет, чем конкретно меня достал. Я вслух пообещал, что однажды скину прогнившего монаха в реку и терзаться угрызениями совести не стану. Тем не менее, из чувства гостеприимства я предложил ему заночевать у меня — пыльный футон хранился, забитый в прогнившем коридорном шкафу.

— Знаешь, а под утро я в храм ещё ни разу не возвращался, — ответил прогнивший монах, отвергая мой великодушный жест. — Завтра зайду.

Выставив его за дверь, я свалился на неразобранную постель и тут же заснул под аккомпанемент скрежещущих колёс локомотивов, выезжающих на ежедневную службу в метро. Снился мне лысый мужичок в пиджаке, который выводил на сцену девушек, обряженных в блестящие платья, и объявлял в зал:

— Номер триста сорок восемь — Юдзура Маюки, из Фукуока. Четырнадцать лет, первая группа крови.

— Хорошо поёт? — спрашивали из зала.

— Чистейшее сопрано. Музыкальное образование, хореографическая подготовка, выносливость — на уровне. Член школьной сборной по лёгкой атлетике. Но есть и минусы: плохая память, путает иероглифы и, честно говоря, прескверный характер. Требует воспитания и сильной руки.

— Я таких люблю! — отозвался из зала другой лысый в пиджаке, до неразличимости похожий на того, что держал в руках микрофон. — Беру! И предупреждаю: станет артачиться — отправлю официанткой в кабак, пиво разносить. У меня не забалуешь!

Девчонка едва слышно ойкнула, когда её дёрнули за ошейник и повели по лестнице со сцены.

— Следующий номер — триста сорок девять. Хирасака Сакура, из Токио.

На сцену вытащили растерянную Сакура-сан в её бордовом платье. Она дёрнулась и что-то промычала, словно протестуя. Я заметил, что на лице у неё был повязан платок, под которым выступало что-то скомканное.

— Я тоже протестую, — выкрикнул мужчина в микрофон. — Тридцать девять лет. Это вообще законно, я спрашиваю вас?

— Ни в коем случае! — крикнул кто-то из зала. — Возраст для айдору важнее всего!

— Я с вами согласен, — ответил тот, что стоял на сцене. — Как и любой другой объект медиа-индустрии, айдору-певица обладает набором тэ-ка-ха, что в переводе с технологического языка, прошу прощения за грубейший новояз, означает «технико-качественные характеристики». И ни одна девица старше двадцати — да чего уж там, восемнадцати лет, не имеет шанса успешно стартовать. Но правила есть правила, так что кому-то придётся приютить Сакуру. Кстати, она неплохо поёт, хотя ре-мажор откровенно не в лад.

— Не беру, — откликнулся кто-то в первом ряду.

— И я не беру, — пожал плечами лысый пиджак, ведущий на цепочке Маюки, номер триста сорок восемь.

— А что скажет молодой человек в третьем ряду? — выкрикнул ведущий и показал на меня пальцем.

Кто-то сбоку толкнул меня локтём и просвиствел на ухо «не бойся, новенький». «Все с чего-то начинают», — затылком услышал я шёпот откуда-то с задних рядов. Я встретился взглядом с Сакура-сан: она стояла смирно на сцене, как и прошлая девица, и пыталась глазами просверлить во мне дыру, словно я был виноват во всех злоключениях, которые выпали на её долю.

— Берёте или нет? — воскликнул пиджак на сцене.

— Ну… нет, наверное, — прошептал я, удивляясь тому, что слова застревали у меня в глотке.

— Не берёт! — воскликнули все вокруг. — Он не берёт!

В зале заиграла музыка. Ударили невесть откуда взявшиеся барабаны, с потолка спрыгнула обезьяна и принялась скакать по сцене. Лысый мужик в пиджаке бросил микрофон на землю и поволок Сакура-сан; та упиралась, падала на землю, но откуда-то подскочили ещё трое и с трудом уволокли её за кулисы. Музыка превратилась из симфонической в мерзкий какофонический набор синтетических звуков, перемежаемый возгласами «Не берёт! Не взял!» Кто-то дёрнул меня за руку, и в этот момент я открыл глаза: под носом у меня надрывался телефон.

— Ты чего трубку не берёшь? — истошно завопел Гурудзи, едва я нажал на кнопку. — Тут такое случилось!

Он кашлял в трубку, задыхался и каркал невразумительные ошмётки слов, отчего я решил, что проклятого монаха наконец-то схватил сердечный приступ. Из хрипений я кое-как по кусочкам выцедил связный рассказ. Оказалось, что Гурудзи вернулся в